Сашка сжал кулаки. Ружин во-время подоспел и стал между ребятами.

— Слушай, Василий, Александр правильно тебе говорит. Комсомольская организация дала ему поручение — он сейчас физорг группы…

— Ну и пусть физорг, подумаешь, — и Колташовкин, насвистывая, пошел прочь.

Ружин положил руку на плечо Сашки и сказал:

— Колташовкина мы обсудим на групповом собрании. Ты будешь об этом докладывать… А на счет своего поведения тоже подумай, чтобы ни Колташовкин, ни кто другой ни в чем не смели тебя упрекнуть.

…Мария Александровна не узнавала сына. Он приходил из училища серьезным, помогал по дому. Вечерами, приготовив уроки, читал книжки. Правда, иногда он становился прежним озорником, и все же Сашка изменился.

Случилось это после того памятного собрания, когда он «докладывал» о неправильном поведении Колташовкина. Тогда на собрании выступил Валентин Тимофеев, осуждая поведение Колташовкина, и добавил, что Мозырев доложил правильно, но сам не всегда правильно поступает. Надо ему с комсомольцев брать пример.

Сашка, красный, поднялся со своего места.

— Хотите верьте, хотите нет, — а плохого больше вы обо мне не услышите.

И вот с тех пор Сашка стал крепиться, взял себя в руки. Он подружился с комсоргом Ружиным, который часто советовался с ним по делам группы, не только касающимся физкультуры, но и учебно-производственной работы. В группе начали называть его Александром.

Особенно большая дружба завязалась у Мозырева с мастером Николаем Александровичем Черевянкиным. Мастер помог Александру организовать ребят на регулярные лыжные тренировки, сам присутствовал при сдаче норм на значки ГТО и БГТО.

Заметив недюжинные способности Мозырева, его увлечение техникой, Черевянкин стал давать ему в мастерской более сложные задания, чем остальным ребятам.

Однажды мастер сказал Мозыреву:

— Александр, Анатолий Каргин не справляется заданием. Ты эту деталь хорошо освоил. Помоги-ка ему сегодня…

Александр объяснил Анатолию, как следует обрабатывать деталь, помог разобраться в чертежах и сам показал все на станке. Несколько дней он наблюдал за работой товарища, давал советы. Анатолий Каргин освоил обработку детали — стал выполнять норму.

Вот тогда у Мозырева возникла мысль, которую он робко высказал Николаю Александровичу:

— Почему у Каргина плохо дела шли? Правда, он сам немножко ленится… Но виноваты и ребята из второй группы. Когда мы приходим после них в мастерскую, станки всегда грязные, замусоренные… Они тоже пусть думают о своих сменщиках…

Мысль Мозырева, отражающая его заботу о группе, об училище, пришлась по душе мастеру.

— Ну, и что же ты предлагаешь, Мозырев?

— Надо, чтобы каждый отвечал за свой станок, — ответил Александр.

Мастер улыбнулся.

— Молодец! Дельное предложение — возьмем обязательство за продление межремонтного срока оборудования и будем станки передавать сменщикам под их личную ответственность… Собери-ка группу после работы, поговорим об этом…

Учащиеся, дирекция, комитет ВЛКСМ поддержали инициативу первой группы. На каждом станке были вывешены таблички с именами станочников, против которых комиссия ставила оценку состояния станка. Эти таблички назвали «графиком чистоты».

Станок Мозырева стал образцовым станком. И такого же отношения к оборудованию он потребовал от своих сменщиков.

Однажды Николай Александрович, дав задание группе в мастерской, подошел к Мозыреву и сказал:

— Я должен уйти на полчаса. Группу я оставляю на тебя (Старосты тогда в группе не было). Смотри, чтобы каждый был занят делом. Тебе сегодняшнее задание знакомо, можешь не делать: помогай ребятам. После моего возвращения доложишь.

Мастер ушел. Ребята почувствовали, что мастер, оставив за себя Мозырева, доверяет не только ему, но и всей группе, а поэтому старались не подвести ни Мозырева, ни группу. В конце работы Александр докладывал мастеру о том, что почти все норму выполнили. И только двое не справились с заданием — Колташовкин, который не знал, куда в прошлый раз положил кронциркуль и долго его искал, да еще Каргин испортил несколько деталей из-за невнимательности.

— Зайдем к директору, он поговорить с тобой хочет, — сказал Николай Александрович Мозыреву.

У директора сидело несколько членов комитета ВЛКСМ и преподавателей.

— Садись, — поздоровавшись с Александром, сказал Василий Михайлович Волков. — Мы вот тут посоветовались с товарищами и решили предложить тебе более ответственное поручение, чем ты раньше выполнял. Думаем назначить тебя старостой группы. Ты сумел показать себя с хорошей стороны, уже сейчас помогаешь мастеру, ребятам. Тебе и группой руководить. Только не зазнаваться, — улыбнулся директор. — Правда, ты пока не комсомолец, но это ничего. Ты достоин им быть. Ты живешь, работаешь по-комсомольски.