— Ну да…

Он говорил, я слушал. Ни одной толковой идеи в голову не пришло. Черные копатели искали могилу и обломались. Это подтвердил Сим. В это же уперся посланный мной в Крым частный сыщик. На что я надеялся?

— Как насчет домика, в котором доживала последние годы и скончалась графиня де Гаше? — вяло осведомился я.

— Он давно разрушен. Никто не может точно указать место, где он находился. Кстати, забавная подробность: странная француженка одевалась и раздевалась в запертой комнате. Принимая ванну, она не подпускала к себе служанок. То же табу касалось и докторов. Госпожа де Гаше не обращалась к врачам! Ни под каким предлогом! Догадываетесь, почему?

Я замялся, вспомнив шрам под ключицей Анны.

— Она тщательно скрывала клеймо, поставленное ей палачом на Гревской площади, — ответил за меня Томашин. — Вероятно, она пыталась его вывести всяческими способами, но потерпела неудачу. Никто не должен был видеть знака, уличающего Жанну де Ламотт. Домысли и сплетни остаются домыслами и сплетнями, пока нет прямых доказательств. Графиня де Гаше запретила раздевать и обмывать себя даже после смерти и приказала похоронить ее в той одежде, в которой она скончалась. Говорят, пожилая армянка, которая выполняла в доме грязную работу, ослушалась госпожи и все-таки обмыла ее…

— Можешь не продолжать, — оборвал я сыщика.

Вытравить след от клейма в те времена не представлялось возможным. Он был на теле покойницы, и служанка его видела. Шила в мешке не утаишь.

В этот момент скрипнула дверь, я торопливо вскочил и выглянул из комнаты, чуть не сбив с ног собственную родительницу в ночном пеньюаре и стаканом в руке.

— Боже! Нико! — отшатнулась она. — Ты еще не спишь?

— Ты подслушивала?

— Я ходила за водой, — с оскорбленной миной промолвила она. — Хотела принять снотворное.

— И по дороге заглянула ко мне?

Матушка решила не отрицать очевидного.

— Я услышала твой голос… и подумала, что тебе нехорошо, — призналась она. — Ты разговаривал сам с собой. Это ненормально, сынок.

— Я говорю по телефону. Вот, видишь?

Я показал ей мобильник в руке. В трубке звучали гудки. Похоже, я машинально нажал на кнопку отбоя…

В сущности, детектив не узнал в Крыму ничего нового, за исключением нескольких незначительных мелочей. Я щедро расплатился с ним за поездку и поручил возобновить слежку за Анной Ремизовой.

Я хотел узнать о ней все! И понимал, что это невозможно. Я отдавал себе отчет, что она опасна. Но меня продолжало тянуть к ней. Животный магнетизм, вот как это называется. Она воздействовала на мою подкорку, на мое подсознание наконец.

Сестра! Если бы отец догадывался, к чему он меня подталкивает! Еще один факт не давал мне покоя — бубновый туз, обнаруженный под сукном кипарисового ларца. Кто положил его туда? Отец? Дед? Или дед деда?

— Сколько лет этому кипарисовому ларчику? — вскользь спросил я у матери.

— Какому ларчику?

Я показал ей шкатулку с дедовыми наградами и замер в ожидании ответа. Она взяла ларец в руки, повертела, не открывая.

— Понятия не имею, откуда он взялся. А что там внутри? — она приподняла крышку. — А, вспомнила! Это же ордена и медали свекра, твоего дедушки. Он прошел всю войну и умер от ран уже после победы.

— Я знаю. Я нашел шкатулку в нашем домашнем сейфе.

— Где же ей еще быть? Отец хранил в сейфе все самое ценное. Я туда не заглядывала. Я не умею открывать сейф.

Это правда. Матушка никогда не лезла в дела отца, в его кошелек и в его сейф. Если ей нужны были бумаги или украшения, которые там хранились, она просила мужа, чтобы он их достал.

— Как этот ларец появился в нашем доме? — спросил я.

— Какая разница? — удивилась она. — Если честно, я не интересовалась. Наверное, он принадлежал твоему деду. Андрюша берег его как память. А что случилось?

— Просто хочу разобраться. Отец ничего не говорил тебе о своих предках?

Она подняла на меня полные слез глаза. Своими вопросами я бередил ее свежую рану. Но кто еще мог дать мне хоть какие-то разъяснения?

— У него в роду были обрусевшие французы, бароны… — дрожащим голосом выдавила она. — Тебе это известно. По-моему, Боме… или Боне…

— Боде? — подсказал я.

— Да, кажется. Боде. После революции носить такую фамилию стало небезопасно, и один из Боде перешел на фамилию жены.

— И стал Крапивиным, — подытожил я.

— Наверное… Я не вдавалась в тонкости. К чему ворошить прошлое? Кажется, Андрей сам толком не знал всей подноготной своей семьи. При Сталине люди старались забыть родство, которое могло стоить им жизни. Естественно, в компрометирующие подробности не посвящали детей. А с чего вдруг такое любопытство?