Выйдя на террасу, я застал момент, когда троица, орудуя похожими на ноты молотками, оттеснила лилового на буйно цветущую периферию и вне очереди провела шары через воротца. Лебедевы с бесстрастными лицами смертников стояли у стены; Пупсик, напротив, был всецело поглощен крокетом, мимами и их музыкальными молотками, словно композитор, на слух записывающий сложную партитуру. Блестя безумными глазами и облизываясь, он взъерошенным видом напоминал спортивного комментатора, у которого к концу матча вместо слов остались одни голые эмоции.

Мимы тем временем выстроились в шеренгу, надменно и ядовито улыбаясь. Лиловый, не торопясь, грациозно приблизился, движением пластичных рук давая понять, что молоток его на этот раз будет поувесистей, и замер в томном ожидании. Противники нетерпеливо зажестикулировали, очевидно, требуя незамедлительных действий. Белый округлым жестом потребовал предъявить шар, на что лиловый опустил голову, словно высматривая что-то в траве. Троица беззвучно расхохоталась. Веселье резко оборвалось, когда лиловый стал медленно и неумолимо поднимать голову и остановился только с запрокинутым к небу подбородком. Его противники, тоже запрокинув головы, в ужасе отпрянули. А лиловый обнял воздух, этим объятием демонстрируя внушительные габариты шара, и, легонько толкнув невидимую массу, пустил ее по лугу.

— Вы пропустили уморительную сценку с невестой, — доверительно шепнул мне Лебедев.

Я не сильно расстроился, уверенный, что до конца дня с лихвой наверстаю упущенное.

— Идемте, я покажу вам повара, — прогрохотала Котик, выйдя на террасу, и, взяв мужа под руку, грузно зашагала по траве.

Великаны возглавляли, я — замыкал нашу малочисленную, бесславную процессию. Приближаясь к деревьям, я услышал слабый шум за спиной и обернулся: за нами вышагивали, карикатурно выпятив животы, парочки белых и черных мимов. Замыкал шутовское шествие лиловый, сложив руки за спиной, как заключенный.

Я ускорил шаг, стараясь игнорировать острую боль в ногах и проклиная все обувные фабрики на свете.

Обернувшись еще раз, уже в пене цветущих деревьев увидел на лугу идиллическую картинку крокета: мимы возобновили игру. Теперь их было пятеро, включая лилового. Двое без видимых причин отсутствовали.

Впрочем, черно-белая пропажа вскоре обнаружилась: в чаду поварской палатки безмолвная парочка обихаживала взопревшего от удивления и досады повара. Пристроившись по обе его могучие руки, они с точностью воспроизводили режущие, колющие и потрошаще-шпигующие движения. Увидев нашу процессию, повар воткнул нож в разделочную доску и выбежал навстречу, нетвердой рукой вытирая пот. Губы его дрожали. Казалось, он еще не решил, ругаться ему или рыдать.

Великанша, застыв в нехарактерном для нее замешательстве, с минуту шевелила губами, словно декламируя что-то давнее и забытое. Затем, высвободив руку (Пупсик остался недвижим, как спортивный снаряд, требующий определенного положения рук и ног), хозяйка дома, палатки и ее содержимого, включая повара, стала решительно надвигаться на нарушителей спокойствия. В этой воинственной позе — одна рука на поясе, вторая нарицательно пляшет в воздухе — она еще больше походила на пивной бокал.

— Кыш! Брысь! — шипела она. — Вон отсюда!

Мимы, по-своему истолковав демарш великанши, прекратили сурдоперевод и занялись приготовлением собственного, оригинального пантомимического блюда. Судя по суете и более чем экспрессивной жестикуляции, готовили они нечто экзотическое и высококалорийное. Работали мимы слаженно: один демонстрировал ингредиенты блюда, второй занимался их обработкой и гармоническим смешиванием.

Повар благодарно кивнул хозяйке, возвратился к столу и ревниво сгреб инвентарь в общую, колюще-режущую кучу, очевидно, ожидая со стороны мимов подвоха. Но те трудились в поте лица и, судя по выразительной мимике, в предметах видимого мира не нуждались.

Флегматичностью и тыквенным цветом кожи повар напоминал Рам-Тама, который дежурил тут же, у входа в палатку, с напускным равнодушием взирая на сложные и неуместные с кошачьей точки зрения манипуляции со вкусной и здоровой пищей. Я избегал показываться обоим рыжикам на глаза, тщательно драпируясь в тени деревьев и прикрываясь спинами гостей.

Несмотря на все эти ухищрения, анонимность моя скоро была нарушена.

Котик, подкравшись со спины, вытолкнула меня к самому столу:

— Не стесняйтесь! Подходите ближе.

Разделочный нож замер, занесенный над синюшным, замордованным цыпленком. Повар, подслеповато вглядываясь, подался вперед, проехавшись мягким белым животом по столу. Волосатый его кулак сжимал голенькие, ощипанные лапки дичи.

— Приятно пахнет, — холодея от ужаса, выдавил я.

Повар неопределенно хмыкнул и вернулся в исходное положение. Свистнул нож, что-то хрустнуло и навсегда отделилось от туловища. Стало жарко и дурно.

— Сто одиннадцать блюд, — гордо провозгласила Котик, обращаясь не то к публике, не то к сырой снеди на столе.