Имелось все, чего только мог пожелать утонченный развратник: эротика на словах и в картинках, непристойные песенки и представления. Возможно, самой непристойной театральной постановкой того времени была скабрезная пьеса "Содом, или Квинтэссенция распущенности", приписываемая печально известному распутнику Джону Уилмоту, второму графу Рочестерскому. Написанная в 1672 году (или около того) пьеса могла быть замаскированной нападкой на Карла II (с которым Уилмот делил по крайней мере одну любовницу). Портрет монарха, пытающегося распространить гомосексуализм по всему королевству, интерпретировался как зашифрованное обвинение в адрес Декларации религиозной терпимости 1672 года, которая официально объявляла о терпимости по отношению к католицизму. Если намерение автора было именно таким, то эта полемика была весьма хорошо замаскирована в крайне скабрезном сюжете.

Для тех, кого не удовлетворяли литературные скандалы, процветал рынок сексуальных игрушек. Уже в 1660 году спустя лишь два года после смерти Кромвеля, ослабившей пуританские настроения, появляются сообщения о том что на Сент-Джеймс стрит продаются импортные, итальянские дилдо. Местные предприниматели также стремились получить прибыль, хотя чем именно пытался торговать Чалонер, остается загадкой. Можно предположить, что это устройство, демонстрировавшее "первую сторону его изобретательности", было чем-то большим, чем просто грубая имитация фаллоса. Вероятно, это не были также настоящие часы. Технология изготовления часов значительно продвинулась к середине 1670-х годов. Спиральная балансирная пружина, изобретенная Робертом Гуком, сохраняла достаточно энергии и испускала ее достаточно точно, чтобы позволить маленьким переносным часам и хронометрам показывать точное время по минутам, а не только по часам — ключевой шаг в развитии хронометража. Ученики обычно тратили семь лет на изучение премудростей часового механизма. К началу восемнадцатого столетия балансирные пружины использовались для представлений с заводными куклами, и можно представить подобные ранние попытки устраивать порнографические шоу. Но все же сомнительно, чтобы бывший подручный гвоздильщика мог овладеть таким искусством настолько быстро, что начал изготавливать свои собственные механические автоматы.

Более вероятно, что Чалонер создал свой собственный вариант того, что продавалось в то время как имитация часов. Часы были признаком статуса, которого жаждали даже (или особенно) те, кто не мог купить настоящие часы. Чтобы удовлетворить этот спрос, лондонские мастера начали делать такие подделки. Сохранившиеся экземпляры — большую часть из них обнаружили на берегах Темзы, подверженных приливам и отливам, — имеют одинаковую базовую конструкцию: две оловянные чашечки, каждая примерно такой же формы, как половинка карманных часов. На одной половинке грубо вытиснен циферблат, другая украшена в подражание крышке часов джентльмена. Они были спаяны вместе и продавались как своего рода доступный модный аксессуар. [110] Познаний в обработке металлов, имеющихся у Чалонера, было бы достаточно для такого вида работы и для новации в виде присоединения к этим изделиям дилдо. По-видимому, он не особо заработал на такой схеме. Но, как намекнул его биограф, этот краткий экскурс в сферу сексуальной торговли стал источником не столько шальных денег, сколько шальных знакомств. Некоторые из новых друзей помогли Чалонеру в его следующем и более успешном предприятии, которое было основано на другом важном обстоятельстве городской жизни семнадцатого столетия — постоянной угрозе инфекционных заболеваний.

После эпидемии, которая закончилась в 1667 году, чума больше не возвращалась, но из-за лондонской тесноты, удушливого воздуха и примитивной гигиены смертельные болезни присутствовали всегда. Оспа оставалась бичом и для черни, и для благородного сословия. Лондонцы умирали и от сыпного тифа, которым легко было заразиться в заключении и который поэтому был известен как "тюремный тиф". [111] Зимы несли с собой туберкулез и грипп, летом комары распространяли малярию, а роящиеся мухи — дизентерию, младенческую диарею и многое другое. Невероятно уязвимы были дети. Тридцать пять — сорок из каждой сотни детей в Лондоне умирали в возрасте до двух лет. Состоятельность почти ни от чего не защищала. Даже благополучные квакеры, сообщество, менее прочих затронутое чумой дешевого джина, доступного по всему городу, теряли примерно две трети детей [112] в возрасте до пяти лет. Фактически все родители похоронили по крайней мере одного младенца.

Уильям Чалонер умел распознать золотую жилу. Настоящая медицинская экспертиза была дорога, редка и часто неэффективна, в то время как страх болезни подпитывал легион народных целителей, жуликов, ушлых коробейников от медицины, мошенников, втирающихся в доверие. Согласно биографу Чалонера, чтобы "удовлетворить имеющееся у него зудящее желание стать экстравагантным", он нашел "компаньона, отнюдь не лучшего, чем он сам, который согласился вместе с ним стать пророком ночного горшка, или врачом-шарлатаном".

Ключ к успеху шарлатана лежит в его способности убеждать отчаявшихся, и тут молодой человек из Бирмингема проявил дар, который будет способствовать всем его последующим затеям. Его биограф морально осуждает Чалонера, но все же отдает ему должное: "Чалонер, обладая невероятно большим запасом наглости и замечательно ловко подвешенным языком (самые необходимые ингредиенты в таком предприятии), решил, что он будет играть роль доктора-хозяина, а его товарищ — изображать его слугу". [113]

Чалонер был звездой в этой роли — он так умел умасливать, подлизываться и повелевать, что публика подчинялась его воле, принимая его за человека необычайного опыта и мудрости. Его "слуга", должно быть, столь же успешно вытягивал деньги из жертв, поскольку вскоре Чалонер смог арендовать дом на свои доходы. Он женился и произвел на свет нескольких детей (хотя неизвестно, сколько выжило, если таковые вообще имеются). С годами он расширил свой репертуар от шарлатанских медицинских советов до своего рода предсказаний, "делая вид, что предсказывает девицам их суженых, обнаруживая украденное добро [114] и тому подобное".

Последнее стало причиной его провала. Для успешного возвращения украденной собственности требовался один очевидный трюк: в первую очередь нужно было украсть ее самому. Но для этого был необходим квалифицированный и осторожный исполнитель, который постоянно занимался бы такими кражами. Несколько лет спустя Джонатан Уайльд установил контроль над преступным миром Лондона, организовав обе стороны преступного предприятия в масштабе всего города. Он избегал непосредственного участия в грабежах, которыми закулисно руководил, зато получал прибыль, когда возвращал украденное или выступал в роли "ловца воров", предавая тех, кто грабил вне очереди, конкурировал с ним или просто начинал представлять угрозу его свободе.