Мы знаем, что Ньютон получил это сообщение, как и предыдущие, поскольку они сохранились в его бумагах, связанных с Монетным двором. Мы можем сказать почти наверняка, что он не собирался писать ответ. Когда он действительно хотел ответить на письмо, он оставлял заметки и черновики, в которых доводил до совершенства свои мысли. Ничего подобного не существует в отношении писем Чалонера.

Чалонер понял, что враг неумолим. За свою преступную карьеру Чалонер провел в тюрьме довольно много времени — возможно, более года, — но ни разу не предстал перед судом. Теперь было очевидно, что это неминуемо, причем придется ответить за преступление, которое может привести прямиком к "тайбернскому дереву повешенных". И в конце концов Чалонер не выдержал. Лоусон сообщил Ньютону, что Чалонер сошел с ума, "разорвав в клочья свою рубашку и бегая совершенно голым в полночь по камере полчаса кряду".

Приступы приходили и уходили, в перерывах случались моменты просветления и менее тяжелого бреда. При первом приступе безумия, как писал Лоусон, "мужчины привязали его за руки и ноги к кровати, но теперь он кажется более разумным". Когда в камере восстановилась тишина, Чалонер доверил Лоусону причину своего спокойствия: "Он услышал очень хорошую новость о том, что ему не смогут предъявить обвинения, и теперь он не сомневается, что ускользнет … как делал уже пять раз до этого". [394]

Лоусон, по-видимому, полагал, что Чалонер бредит по-настоящему. По крайней мере еще один наблюдатель был согласен с этим. Его биограф написал, что "предчувствие того, что с ним должно было случиться, вызвало у него приступ болезни и настолько сильно повредило его ум, что порою он бредил". Когда безумие охватывало его, "ему непрерывно чудилось, что за ним пришел дьявол и тому подобные ужасные небылицы". [395]

В то же время никто не сомневался, что Чалонер оценил все преимущества безумия и решил ими воспользоваться. Лоусон дважды слышал, как Чалонер говорил, "что если во время [судебной. — Прим. ред.] сессии он почувствует опасность, то притворится больным, [396] в ином же случае он будет здоров и примет судебное испытание". С этим согласен и биограф Чалонера. "Он хотел довести эти приступы невменяемости до такого совершенства, — писал он, — чтобы можно было отсрочить приближение суда, достоверно изображая сумасшествие".

Хитрость не сработала. Уильям Чалонер не мог остановить Ньютона. Следующее заседание суда открылось в начале марта 1699 года в Гилдхолле, лондонской ратуше, из средневекового Большого зала которой с 1411 года осуществлялось управление городом. Там собирались большие жюри присяжных Лондона и графства Мидлсекс. Эти коллегии не штамповали обвинительные акты по команде честолюбивых прокуроров. Скорее, они должны были гарантировать, что никто не будет предан суду по капризу суверена или по доносу конкурента. Чтобы процесс мог продолжиться, истец должен был представить присяжным доказательства, которые он планировал изложить перед судом первой инстанции, и у коллегии было неоспоримое право отклонить обвинения, которые она сочтет необоснованными.

Большое жюри было препятствием, которое Ньютон не сумел преодолеть при предыдущей попытке привлечь Чалонера к суду, и на сей раз он подготовился значительно лучше. Второго марта, когда корона представила коллегии дела, которые подпадали под юрисдикцию Мидлсекса, не было сделано ни единого упоминания о Солодовом заговоре — к удивлению Чалонера, который по-прежнему горячо отрицал свои навыки в гравировке. Вместо этого Ньютон подготовил три совершенно иных обвинительных акта.

Чтобы приберечь кое-какое оружие для выступления в уголовном суде, Ньютон использовал только двух из шести свидетелей, которых он вызовет позже, подкрепив их показания дополнительными доказательствами, полученными в ходе допросов.

Эти двое свидетелей — Томас Тейлор и Кэтрин Коффи — сообщили присяжным сведения, как они утверждали, из первоисточника о роли Чалонера в деле о подделке французских пистолей. Затем благодаря информации, полученной от Элизабет Холлоуэй, Ньютон сумел предоставить письменные показания в поддержку следующего обвинения — в том, что Чалонер вынудил Томаса Холлоуэя бежать в Шотландию, чтобы развалить более раннее дело. А для третьего обвинительного акта, также подкрепленного письменными показаниями, Ньютон изложил историю о том, как Чалонер подделал великое множество разных английских монет от шестипенсовиков до гиней, — и в его описании это стало своего рода оргией фальшивомонетничества. Как утверждал Ньютон, за один-единственный день в августе 1698 года Чалонер отчеканил золотые пистоли, гинеи и почти сто серебряных монет: двадцать крон, сорок полукрон, двадцать шиллингов и десять шестипенсовиков.

Последнее обвинение на первый взгляд казалось абсурдным. Никакой фальшивомонетчик не стал бы устраивать такую расточительную и неэффективную поточную линию — шесть различных видов монет, как серебряных, так и золотых. [397] Чалонер мог бы объяснить Ньютону (в сущности, в двух своих опубликованных памфлетах он это уже сделал), что квалифицированные рабочие использовали для изготовления монет формы и молотки или прессы. Каждые форма или штамп были предназначены для монеты определенного номинала. Если ежечасно в течение дня менять размер, номинал и состав металла, то процесс стал бы безнадежно запутанным. Любой разумный фальшивомонетчик настраивал поточную линию для одного номинала и трудился до тех пор, пока не будет выполнена вся работа. Ньютон, конечно, знал и это, но он тем не менее изложил свою версию, нимало не смущаясь. Все попытки Чалонера подкупить присяжных потерпели неудачу. Большое жюри Мидлсекса на мартовской сессии суда 1699 года выдвинуло три утвержденных обвинительных акта против него, по одному на каждое преступление, приписываемое ему смотрителем.

Когда Чалонера попросили ответить на обвинения, он промолчал. Это была его последняя попытка отложить суд. Английская юридическая практика требовала, чтобы обвиняемый дал ответ — признает он себя виновным или нет. Молчание могло задержать слушания. Однако имелись методы, чтобы убедить упрямцев. В наиболее ужасной peine forte et dure (сильная и продолжительная пытка (фр.) — Если обвиняемый умирал, его признавали невиновным) обвиняемого отправляли в камеру и приковывали к полу. Тюремщики клали железные блоки на тело заключенного до тех пор, пока он не даст ответ или не умрет. В случае Чалонера два из обвинений позволяли применить такой метод, а молчание относительно третьего судьи могли зачесть за признание вины. [398] Чалонер покорился неизбежности, "наконец его одолели, и он заявил, что невиновен".