Влияние регистратора почувствовалось с самого начала суда. Открывая процесс, один из судей — кто именно, в отчете не указано, но это почти наверняка был громогласный Лавелл — назвал ответчика "печально знаменитым", [403] ясно давая понять присяжным, куда дует ветер. Ощущение тотальной презумпции вины усилилось, когда в зал вошли шесть свидетелей обвинения.

Их появление дало Чалонеру возможность оценить направленность доказательств, которым придется противостоять. Однако прежде, чем он успел сосредоточиться, суд начался.

Линия обвинения была невероятно запутанной — возможно, преднамеренно. Похоже, Ньютон принял близко к сердцу совет, который получил годом ранее: достаточно набросать вокруг побольше грязи, чтобы убедить присяжных в виновности Чалонера. Свидетели обвинения, по существу, проигнорировали центральное положение обвинительного акта. Вместо того чтобы сосредоточиться на доказательстве того, что Чалонер произвел за день более ста монет, как из фальшивого золота, так и из фальшивого серебра, пяти различных размеров и номиналов, свидетели Ньютона в подробностях расписывали присяжным предыдущие восемь лет карьеры Чалонера.

Так, Томас Тейлор и Кэтрин Коффи повторили свою историю о ранних прегрешениях Чалонера. Из рассказа Коффи следовало, что к 1691 году Чалонер достаточно хорошо овладел умением обращаться со штампами и молотком, чтобы сделать французские пистоли. Стремясь к точности, она сообщила, что видела "гинеи, которые считались изготовленными Чалонером, [404] но никогда не видела его изготавливающим какие-либо монеты".

Сведения, изложенные Тейлором, подтверждали показания Коффи. Чалонер внимательно смотрел на своего прежнего поставщика: Тейлор мог сказать суду, что снабдил обвиняемого двумя наборами матриц или штампов — одним для пистолей, которые госпожа Коффи поместила под молоток Чалонера, [405] а другим — для английских гиней. Неважно, что эти события имели место за семь лет до даты преступления, за которое Чалонер отвечал перед судом. Имело значение лишь то, что его видели в момент совершения преступления.

Затем еще четыре свидетеля принесли клятву и начали давать показания, быстро сменяя друг друга. Элизабет Холлоуэй, кажется, не сообщала о своей шотландской одиссее, но она и Кэтрин Картер рассказали то, что знали (или хотели рассказать) о превосходных навыках Чалонера как фальшивомонетчика. Следующий свидетель согласился с госпожой Картер, что он видел, как Чалонер изготавливал поддельные шиллинги в день, указанный в обвинительном акте. Оба почти наверняка лгали, [406] по крайней мере в деталях. В письменных показаниях, полученных Ньютоном за предшествовавшие четыре месяца, несколько свидетелей описывали попытки Чалонера сделать шиллинги из оловянной посуды в июне, но ни один не упоминал изготовление монет в августе.

Но даже если это было так, что мог возразить Чалонер? Разве ему помогло бы, если бы он стал утверждать, что делал фальшивые монеты за два месяца до дня, который указывали свидетели Ньютона, и что эти монеты были дрянными поделками, а не высококачественными фальшивками, о которых шла речь теперь?

Последним выступающим со стороны обвинения был Джон Эббот, торговец металлом, ставший фальшивомонетчиком и выданный Ньютону Томасом Картером в январе. Эббот поклялся, что Чалонер в 1693 или 1694 году попросил у него разрешения использовать его контору. Эббот сопротивлялся, не желая впускать Чалонера в свое помещение, "потому что серебро и золото, которое он имел, хранились там". Но в конечном счете, признавался Эббот, он очистил заднюю комнату и в это единственное место впустил Чалонера. Вернувшись полчаса спустя, он открыл дверь конторы и, "войдя, обнаружил, что упомянутый Чалонер, в одной рубашке, обтачивает гинеи по краям, и видел, что он обработал ободки, после того как обточил их, проведя по ободку полоской железа с углублением, сделанным вдоль нее посередине".

Далее Эббот сообщил: в 1695 году Чалонер показал ему несколько чистых штампов размером с гинею и сказал, что "он может добиться, чтобы они были отчеканены матрицами из Тауэра, что они пригодны для того, чтобы их отчеканить с обеих сторон, как гинею, но шире, и что Патрик Коффи мог сделать это в Тауэре в любой день с помощью подмастерья кузнеца". И хотя то, что Чалонер сделал вслед за этим, подтверждали лишь слухи, только самые искушенные присяжные не поверили бы им: он "сказал свидетелю, что сделал свое дело".

Запутанный вопрос о штампах из Тауэра наконец был разрешен — но Эббот еще не закончил. Он утверждал, что Чалонер похвалялся ему, будто за девять недель изготовил в доме на Марклейн полукроны на сумму в шестьсот фунтов. Он также свидетельствовал, что Чалонер приходил в лавку Эббота, чтобы купить серебро для своих операций, и попытался оплатить счет поддельными деньгами. Когда Эббот обвинил его в том, что монеты поддельные, Чалонер сначала пытался нагло отрицать свой долг, угрожая вчинить Эбботу иск за отказ поставить обещанный товар. Эббот стоял на своем, и Чалонер отступил, заплатив ему деньгами, которые были отчеканены на настоящем Монетном дворе. А затем обмыл сделку, угостив Эббота хорошим обедом в "Трех бочках" [407] на Вудстрит.

Чалонер видел лица присяжных по обе стороны от себя. Он мог оценить настрой судей. Он, должно быть, понял, к чему клонит обвинение. Юридические тонкости не имели значения: его противник сделал его главным действующим лицом столь многочисленных преступлений, что их было довольно, чтобы повесить его, даже если это было не то, в чем он обвинялся изначально.

Последний свидетель ответил на заключительный вопрос. Выступление стороны обвинения завершилось. Теперь была очередь обвиняемого. Что он мог сказать в свою защиту? Ньютон спланировал все так, что у Чалонера почти не было шансов. Он не знал заранее, кто из его бывших друзей будет свидетелем в суде. Его не консультировали юристы. Решать, что и как говорить, нужно было здесь и сейчас, без возможности подумать, подобрать доводы, найти собственных свидетелей.