Ньютон не стал искать или не смог найти оставшегося в живых Грейвнера, но поток информации от Лоусона продолжал прибывать. Чалонер сообщил Лоусону, что произвел всего тридцать тысяч фальшивых гиней, которые, будучи проданы даже за пятнадцать тысяч фунтов, все равно составляют состояние — пару миллионов в сегодняшних деньгах. Чалонер гордился своими навыками и хвастался Лоусону, что "выгравировал пластины для солодовых билетов, и собирался гравировать другие, для билетов в 100 фунтов, и мог сделать пластину за четыре или пять часов, и что никто в Англии не мог выгравировать [384] их лучше, чем он". Чалонер описал своему конфиденту некоторые из своих любимых уловок, например, как он использовал "оловянные пуговицы, покрытые серебром", [385] — подобные трюки могли принести мошеннику тысячу фунтов в неделю.

Он также признавался в мелких преступлениях вроде подделки трех фунтов, которые его агент Джиллинхэм заплатил капитану, перевозившему детей Холлоуэев в Шотландию, — это привело в такую ярость Элизабет Холлоуэй, [386] что она решила сообщить Ньютону все, что знала.

Вся эта информация была не просто полезна, а крайне важна. Но Лоусон действительно заслужил свою награду, когда ему удалось извлечь из Чалонера то, как именно он планировал развалить процесс. К февралю Чалонер сообразил, что, какую бы опасность ни представляла для него схема солодовой лотереи, Ньютон явно готовил намного более обширное дело. Он понял, что должен найти способ сделать бесполезным нагромождение свидетельств его былых преступлений. Первый гамбит Чалонера был восхитительно прост. В своем втором доносе Ньютону, очевидно в начале февраля, Лоусон сообщил, что "друзья Чалонера послали ему весть этим вечером, что они сговорились с шестью людьми из одного жюри и с восемью из другого [387] о том, чтобы отклонить билль". (То есть он подкупил Большое жюри, чтобы они отвергли билль с подробным перечислением преступлений — обвинительный акт).

Одновременно Чалонер развивал вторую линию защиты. Если он не сумеет таким образом купить себе освобождение из Ньюгейта, возможно, его спасет единственная реальная ценность, которая осталась у него в запасе, — все еще не найденные пластины для изготовления солодовых билетов. Секретарь Вернон уже сказал ему, что "если он не отдаст пластины … то ему же будет хуже". Чалонер взвешивал плюсы и минусы такого открытого признания своей вины. Он сказал Лоусону, что его сокровище находится на хранении у невестки жены сообщника и что он пока колеблется: "Если он решит, что это поможет ему, он готов их отдать".

Шли недели. Чалонер, по-прежнему сидя в Ньюгейте, выстраивал различные схемы. Лоусон наблюдал. Ньютон уже пропустил две сессии уголовного суда, прошедшие со дня ареста Чалонера. Следующая должна была начаться 1 марта 1699 года.

Чалонер чувствовал, что времени у него почти не осталось. Он не мог быть уверен, что подкупленные присяжные останутся на его стороне. Он знал, что не может препятствовать тому, чтобы по крайней мере некоторые опасные свидетели выступили перед открытым судом. И он решил прибегнуть к последнему средству, невообразимому еще несколько недель назад: написать Исааку Ньютону и рассказать, почему тот должен сохранить ему жизнь. Впервые за три года борьбы один из противников обратился к другому напрямую.

Чалонер обещал, что расскажет все. "В доказательство моего почтения к Вам я дам Вам наилучший отчет обо всем, что смогу вспомнить". [388] Он выдаст имена сообщников, людей, о преступлениях которых, как он считал, Ньютон знал, и "еще многое другое, но у меня нет времени, чтобы дать Вам весь отчет", поскольку дни летели, приближая начало следующей сессии суда. Но если дать ему место, время и свободу, тогда "я буду рад сделать для правительства все, что в моих силах".

Исаак Ньютон был готов слушать или, скорее, принять во внимание все, что Чалонер пожелал бы сказать ему. В его записях сохранилось четыре письма: три из них адресованы смотрителю, а одно — судье уголовного суда (Ньютон скопировал его в свое досье). С каждым следующим письмом видно, как Чалонера все сильнее охватывает паника. Это была его последняя попытка силой слова убедить Ньютона в том, что он желал представить как истину.

Чалонер начинал спокойно. Еще не осознавая нависшей над ним опасности, он отправил Ньютону записку из двух абзацев, где скорее горестно, чем гневно восклицал: "Я не виновен ни в каком преступлении". О нет, он был просто свидетелем, схваченным за злодеяния других. "Сэр, я полагаю, вы убедились в том, какие дурные люди Пирс и Холлоуэй, — те, кто преступно вовлек меня в большие бедствия, чтобы уйти от ответа за свои злодеяния".

Пятью годами ранее Чалонер избежал наказания благодаря истории о том, что его прежний партнер, Блэкфорд, предал его, чтобы спасти свою собственную шкуру. Тогда, как и теперь, утверждение Чалонера тоже было по большей части истинным. Однако на сей раз проблема была в том, что Чалонер недавно обвинил самого смотрителя в некомпетентности и преступных намерениях. Но ведь смотритель не станет отнимать жизнь у человека из-за этого прискорбного инцидента. "Вы в высшей степени недовольны мною из-за последнего дела в Парламенте", — признавал Чалонер. Но все это случилось, как обычно, по вине других людей, поскольку Чалонер был принужден выступить перед судом "некоторыми персонами против моего желания". [389]

Ньютон прочитал это и … ничего не ответил.

Чалонер расстроился и попробовал еще, на сей раз проявляя большую заботу о том, чтобы его история соответствовала свидетельским показаниям против него. Смотритель думает, что знает правду о ранней карьере Чалонера? Это не так. Он был вовсе не руководителем, а только посредником. Его мертвый (весьма кстати) зять Джозеф Грейвнер был тем человеком, который отвечал за "большие дела по обрезке и подделке". Именно Грейвнер арендовал "большую ювелирную мастерскую на Марк-лейн", укрепив ее "железными прутьями и очень крепкой дверью на лестницу, усиленной железом", так что "двадцать мужчин не могли войти менее чем за час". Там "они изготовляли пистоли сотнями". Какова же роль Чалонера в этом? "Я знал обо всем этом, поскольку он был мне братом, но я ничего не делал". Все, что он получал, было недельное жалованье в сорок шиллингов — деньги на карманные расходы, взятка за молчание.