— С тем, кто терпеть не мог покойную коммерческую директрису? — не моргнув глазом, спросила Шатова.

— Именно! Браво! — Загорайло удовлетворенно стукнул кулаком по рулю.

— Аникеев, насколько я понимаю, уже уволен. Но следователь Епифанов шепнул мне, что есть там один малосимпатичный приятель Аникеева, бухгалтер Вострый.

— Ясно! И с ним надо держать ухо востро, — Люша открыла дверцу «Форда».

Влад обворожительно ей улыбнулся:

— Желаю вам удачи и творческого настроя.

На что его помощница вдруг укоризненно произнесла:

— Послушайте, Влад, неужели падение этого несчастного воришки в реку так воодушевило вас?

Загорайло вспыхнул, надулся и схватил за руку вылезающую из машины сыщицу:

— Не-нет. Тут иное. Это не связано с работой.

— А-а, ну так бы и сказали, — засмеялась Люша. — А то все братья, сестры. А речь о невестах впору вести. Молчу, молчу. — Люша поспешила захлопнуть дверцу машины, оставив зардевшегося Влада наедине с жизнерадостными переживаниями.

Через час Юлия Шатова стучалась в запертую дверь кабинета Павла Михеевича Вострого.

— Он уже в Лондон свой укатил! Отгулы, — махнула рукой пробегавшая мимо девушка с пачкой листов. — Уточните в приемной Протасова.

Отметив «свой Лондон», Люша опешила, столкнувшись в приемной главного редактора с тучным неотесанным мужиком, который ухмыльнулся, протягивая Шатовой лапищу с грязными ногтями:

— Сыщики дохнали вже! Вострый. Рад. — Бухгалтер ослабил узел розового галстука, который диковато смотрелся на рубашке в оранжевую полоску.

— Здраствуйте, — растерянная Люша тронула грубую ручищу.

— Ну, пойдемте, красота моя неземная. — Вострый распахнул перед сыщицей дверь в коридор с видом людоеда, заманившего, наконец, доверчивую жертву.

— Павел Михеевич, меня зовут Юлия Гавриловна Ша… — начала сухо Люша, но ее перебил масленый голос «хыкающего» Вострого:

— Да ладно тебе, Гавриловна! Мужа твоего Сашку знаем, как облупленного. Все свои люди. Разберемся.

— Я хочу пить! Есть у вас кафе?! — пискнула напряженная Шатова, потому что перспектива остаться наедине с этим паровозом без тормозов ужасала ее.

— О, кофейку хотца? Добре.

Пока они преодолевали два пролета лестницы и шли по уютному коридору в матовых тонах к маленькому кафе для «своих», видимо, самых представительных лиц канала, Люша поняла, что Пал Михеич был тут одним из благоговейно почитаемых персонажей. Дамы при виде косолапого Вострого алели и изображали книксены, мужчины сдержанно, но уважительно ручкались с развязным дядькой, который для всех был «отцом родным».

В полумраке кафе на пять-шесть уютных столиков, окруженных мягкими креслами, Люша приободрилась, выпив воды. Она собралась задать первый вопрос, когда бухгалтер, наконец, с шутками-прибаутками, заказал для себя какой-то хитрый салат, но не смогла проронить ни звука: Вострый сам обрушил на сыщицу словесный водопад.

— Договоримся сразу — никаких цирлих-манирлих и наводящих вопросов! Гавриловна, я человек прямой, деревенский. Сам с усам и всегда таким был! Говорю, шо знаю и думаю. Не знаю — не говорю. — Пал Михеич, прищурившись, сверлил тяжелым взглядом Люшу, с трудом пригубившую ядреный кофе, от которого у нее и в благоприятных обстоятельствах кружилась голова и колотилось сердце.

— Че вы с Михайловым не угомонитесь? На кой ляд нам с этой щукой Викторией связываться нужно було? Царствие ей, конечно, Небесное. — Вострый шумно вздохнул и опрокинул в себя целый стакан томатного сока, после чего свирепо утерся ладонью. «Будто крови насосался», — пронеслось в голове впечатлительной Шатовой.

— Она вон из могилы спихнула с должности беднягу Аникеева. А за что? За то, что не делился? Дык скока можно хавать? Все и всяческие пределы вже перешли! — Пал Михеич в негодовании откинулся на кресле, раскинув театрально ручищи.

— О, здравия желаю, Игорь Юрьич, смотрим, радуемся, поздравляем. Знатный почин! Главное — мо'лодежь оценит. На ейном языке говорите. Молодцы! — Вострый встал и, тряся руку прыщавого мальчишки в рваных джинсах, залился «хыкающим» соловьем.

— Так вота, Гавриловна! — без всякой передышки продолжил он, брякаясь в кресло. — Если кто и толкал бедную Михайлову, так ее покровители. Очень ей сверкать в ихнем обществе хотелось, но, как говорится, знай свое место. Я-то помню ее рябой да тощенькой: на выпуск кассетки таскала, глазки опустив. А потом подсуетилась, — Вострый красноречиво заерзал на стуле, — почувствовала поддержку, ну и пошла напролом. Взлетела высоконько. — Пал Михеич задрал руку и с силой ударил ею о стол, сбив с блюдца кофейную ложечку. — И шмякнулась со своей Джомолуглы или как там… — Бухгалтер на миг замешкался с названием горы, но тут же понесся дальше: — Зарываться она стала. Таким все мало! Наняли тебя, содержуть, ну и сиди, своди филькин баланс. Нет! Командовать, порядки наводить, шантажировать. Что замёрла? — Вострый так дернулся к Люше, что она чуть не слетела с кресла. — Не меня! Не беднягу Аникеева, а своих же, ро'дных покровителей шантажировала. И не вращай глазищами. Ух, глазищи какие брильянтовые разгорелися. Ух, красотка! — Люша с ужасом представила, как Вострый тыкает ей в глаза грязным ногтем. Но бухгалтер посерьезнел. Галстук подтянул.

— И вы тоже, госпожа Шатова, не лезьте на гору. Не суйтесь, куда не нужно. — Вострый взял ложечку, потряс ею назидательно перед Люшей. — Садите цветочки, и садите! Вона муж какой у тебя хороший, не то что Сверчков — плюнуть не на что. Прости Господи… О-о! С креветочками салатик мой. — Бухгалтер потер руки и набросился на принесенную розовую горку в вазочке.

Видно, Вострый испытывал особую страсть к оттенкам красного цвета. Ел он неправдоподобно по-свински.

«Нет. Таких литературных персонажей в жизни просто не бывает. Где вы, Островский с Гоголем?» — подумала Люша.