– Ты Агафья? – спросила она повелительно. Ничего сентиментального не было в ее интонациях. – Померанцева?

– Здравствуйте, Раиса Тихоновна. – Агата так и впилась в нее глазами.

Подошла и тихонько присела на стул, стоявший возле окна.

– Вот, значит, ты какая! – Нефедова тоже принялась разглядывать гостью. – Хорошие у тебя глаза, Агафья. Не зря, видать, я тебя вызвала.

– Раиса Тихоновна, мы ведь с вами незнакомы, – подала голос Агата.

Та слабо махнула рукой:

– Поговорила бы я с тобой как полагается, только времени у нас совсем нет. Что ты знаешь о своей маме, девочка?

– Я знаю, что ее удочерили. – Агата облизала пересохшие губы. – А вы что о ней знаете? Вы ведь меня из-за нее видеть хотели?

– Слушай внимательно. – Нефедова оторвала голову от подушки и подалась вперед: – Я человек вашей семье не посторонний. Не родня, правда, но и не чужачка. С бабушкой твоей родной мы давние подруги. С самого детства неразлейвода были. Потом жизнь развела… А недавно снова встретились. Она мне свою историю рассказала, я долго переживала потом.

«Да… Бывают же в жизни подруги… Не то что Кареткина», – пронеслось в голове Агаты.

– А кто моя бабушка? – спросила Агата, вибрируя от напряжения.

– Прасковья ее зовут. Прасковья Ивановна Самсонова.

Это имя ничего Агате не говорило и не будило никаких воспоминаний.

– А она жива?

– Жива, девочка. Да вот только спасать ее надо. А кому ж и спасать, как не тебе?

– Что с ней, Раиса Тихоновна? – Агата приготовилась слушать. Вот, значит, какую живую душу ей предлагали спасти…

– Увезти ее хотят на край земли и со свету сжить, – сердито ответила Нефедова. – Я тебе сейчас все по порядку расскажу, чтобы ты не просто так разбираться ехала, а со знанием дела.

– Подождите! – спохватилась Агата. – А кто мой дедушка?

– Знамо кто – Мирон Александрович. – Агата непонимающе смотрела на Нефедову. – Ну что же тут неясного, девонька? У Мирона дочка была, Ирочка. Только родила ее не Лена, как в метрике сказано, а Прасковья. Любили они друг друга, Мирон и Прасковья. Сильно любили. Вот и налюбили ребеночка.

Агата прикусила губу. До недавнего времени она даже не подозревала о том, что в прошлом ее семьи скрыта тайна. И вдруг эта тайна открылась, а Агата оказалась к этому совсем не готова.

– Ты ведь знаешь, что твой дед Мирон при советской власти большим человеком был, – продолжала Нефедова. – По партийной линии его двигали. Требовали, чтобы он со всех сторон был безупречный. Но вся беда в том, что жена его оказалась сущей ведьмой. А избавиться от нее Мирону не разрешали. Разводы тогда считались чуть ли не изменой их идеалам, а уж там, где он служил, и подавно. Начальник его такой ханжа был! Вот Мирон и терпел свою женушку, чтоб работу свою не потерять. Жадный он был до дела, понимаешь?

Агата вдруг так ярко вспомнила дедушку, что чуть не заплакала. Оказывается, он любил какую-то Прасковью… И уж, наверное, она была гораздо добрее, чем Елена Викторовна!

– Может быть, вам воды принести? – спросила Агата, смахнув выкатившиеся таки из глаз слезы рукой. Она заметила, что у Раисы Тихоновны пересохли губы, и поднялась с места.

– Да сядь же ты! Потом воду пить буду. Сейчас мое дело – историю тебе дорассказать. Ты слезы-то лей, а сама слушай, ничего не пропускай.

– Я не пропускаю, – заверила ее Агата.

На самом деле слушать ей было страшновато, и в то же время жгучее любопытство заставляло сердце колотиться быстрее.

– Узнав про ребеночка, жена Мирона так взревновала, что готова была на стенку лезть. Сама-то она родить не могла, оттого еще более лютой становилась. И решила она Прасковью со свету сжить. Приказала Мирону ребеночка у той отнять и себе забрать. Мирон, конечно, не согласился. Лучше, говорит, я должность свою потеряю и с Прасковьей да с младенцем на край света уеду. Но женушке это совсем не понравилось.

Пришла она как-то к Прасковье и говорит: добром отдай ребенка, иначе покажется тебе жизнь хуже смертушки. Прасковья ее и выгнала…

Рассказчица закашлялась. Не зная, чем помочь, Агата поднялась с места и поправила подушку. Та мотнула головой, предлагая ей сесть на место.

– Как только Ирочку в ясли определила, вышла Прасковья на работу, – вернулась к своему рассказу Раиса Тихоновна. – И тогда наняла эта тварь, Миронова жена, каких-то проходимцев, они Прасковью под монастырь и подвели. Бухгалтером она работала на продуктовой базе. Сказали, что деньги она крала, осудили и отправили в колонию с конфискацией. А перед отправкой пришла Миронова жена к Прасковье с документами: подпиши, мол, что отказываешься от ребеночка и никогда его назад не попросишь. Иначе сдадут его в детский дом, а я уж прослежу, чтобы ты его больше не видала и не слыхала. А что той было делать? Она и подписала отказ.