Неужели Мариза на самом деле существует? Неужели же необходимо, чтобы она была так же далека от нас, как и богини давних времен… Диана, Астарта, Изида или еще более величественные и древние Намму и Эвринома, моя любимая, «танец которой отделял свет от тьмы, море от неба»?

Бог мой, их было так много. Настоящих героинь. Женщин, достойных поклонения. Куда они все исчезли? Почему бы людям — или хотя бы только женщинам — не вспомнить про них?

Как мне вдохнуть жизнь в Маризу?

Кеннет перевернулся на спину. Вместо ровного дыхания раздался храп.

Мариза едет легкой рысью по узенькой верховой тропе между деревьев с толстыми стволами и молодой весенней листвой. Она берет прыжком низкую каменную стену — ее светлые русые волосы развеваются на ветру, щекочут тонкую шею.

Приняв ванну и поработав еще пару часов в своем кабинете, она садится обедать со Скоттом при свечах и все рассказывает и рассказывает о джунглях, о крошечном племени бака и обычаях этих наивных людей. А Скотт угрюмо и молча слушает ее, желая лишь одного — чтобы она заткнулась наконец, чтобы крутилась вместо этого у плиты, чтобы лицо ее лоснилось от пота, а тело пропиталось кухонными ароматами, чтобы она подавала ему обед, беспрерывно вскакивала с места, несла еще какую-то еду, бежала на кухню за маслом (я сама вечно забываю подать его к столу) или за перечницей. В общем, чтобы стояла весь обед на ногах. А перед этим протопала всю Одиннадцатую улицу с согнутой спиной и дрожью в коленях, толкая перед собой тележку с продуктами, а в хвосте тащились бы дети, таская из пакета только что купленное в супермаркете печенье и все время выскакивая вперед — каждый раз они доводят меня чуть ли не до инфаркта: а вдруг не заметят красного света.

И я, наивная душа, надеялась быть художницей, занимаясь одновременно всем этим! О, может, я и стала бы ею, если бы была гением или не имела бы, как Джой и Изабель, детей. Или бросила бы их.

Но нет, Бог мой, нет. Я очень хотела, чтобы у меня были Роберта и Гарольд. И я люблю их.

Храп Кеннета стал совсем невыносимым: этакое душераздирающее стаккато. Интервалы между его «грах!» варьировались от двадцати до пятидесяти секунд. Я использовала их, чтобы воззвать к демонам, которые ведают храпом. Но они оставались глухи к моим мольбам. Я повернула его на бок. Минуту стояла тишина. А потом демоны снова взялись за свое. Этот храп сводил меня с ума.

Мне хотелось разбудить его, отдубасить по спине, орать и как сумасшедшая метаться по спальне. Как сумасшедшая, которая слишком много времени провела взаперти на чердаке. Но вместо всего этого я прошла по коридору в пустующую комнату Гарольда, скинула твидовое покрывало с его кровати и улеглась на нее.

Свернувшись калачиком, я пыталась успокоиться, переключиться на приятные мысли. Утром придет женщина, которая помогает мне с уборкой. Теперь, благодарение Богу, я уже не штатная прислуга, теперь у меня неполный рабочий день. Я — свободный человек и, спасибо, на сегодня в дворецком не нуждаюсь.

Так на чем мы остановились?

На Метрополитен-клубе. Правильно. Сегодняшний вечер мы провели с Джой и Скоттом. Джой была неотразима в своем черном бархатном платье. И Скотт оказался вполне привлекательным в сером костюме в тонкую полоску, правда, он был ему несколько тесноват.

Кеннет Джой понравился, она удостоила его высочайшей чести — слушала его, не вертясь по сторонам и не поглядывая на соседние столики. Она даже не флиртовала с ним и вообще вела себя примерно так же, как я теперь держусь с Ральфом: скромно и просто, сознавая, что с отцом моих детей благоразумней поддерживать добрые отношения.

С другой стороны, она все время нежничала и прижималась к Скотту. Глядя на нее, трудно было поверить, что всего несколько дней назад она с такой резкостью говорила о нем и о его семейной жизни.

— Ну что, ведь правда же он очарователен? — сказала она мне громким шепотом, когда мы встретились внизу в баре, стилизованном под грот. И тут же: — Разве не замечательная у него улыбка?

Это была последняя его улыбка в тот вечер.

И в зале:

— Скотт, расскажи им о том, как ты в восемьдесят втором году заключил сделку через голову шефа и заработал на этом пять миллионов долларов!

Или перед тем, как мы заказали еду:

— Скотт, изобрази Джорджа Буша, оправдывающегося перед телевизионной камерой.

Скотт храбро отбивался от этих ласковых просьб, однако устоять перед кусками приправленного кэрри цыпленка, которого Джой заказала для себя и теперь время от времени запихивала ему в рот, оказалось выше его сил. Либо из вежливости, либо потому, что действительно был голоден, он умудрился справиться и со своей говядиной по-веллингтонски, и с большей частью порции Джой, при этом пытаясь вести некое подобие светской беседы с Кеннетом. В основном они говорили об экономике и о политике. Причем Скотт отстаивал свою точку зрения, которая оказалась вовсе не такой обывательской, как можно было ожидать.

На меня, основную зачинщицу этой встречи, он не обращал ровно никакого внимания; правда, Джой уже предупредила меня, что к большинству женщин он относится с равнодушием. Хотя за десертом он удостоил меня внимательным взглядом, когда я довольно ехидно предложила ему вместо торта — поскольку здесь подавали очень маленькие порции — заказать творожный кекс со взбитыми сливками.

Когда мы усадили их в такси, Кеннет высказался:

— Он был голоден, это точно.

Когда же я потребовала от него более детального анализа, добавил: