— Я золото в тайге нашел.

— Золото? — Степана Дорофеевича будто кнутом стегнули. Он так и подскочил на стуле. — Так чего же ты?

— Нашел, а не беру, — Плетнев усмехнулся. — И без него живу.

— Живешь? Золото — сила! Ты вот что, племянничек дорогой, сказывал кому про находку?

— Тебе первому.

— Тогда ладно. Помалкивай до поры. Сам видишь — время смутное. Утрясется все, по своим местам встанет, тогда и подумаем, как такое дельце лучше оборудовать.

Старик преобразился, говорил возбужденно, поминутно поглядывая на дверь. Никита достал самородок, протянул дяде. У того затряслись руки.

— Давно я не видел самородков-то. Удачливый ты, Никита, я всегда это знал. Спрячь-ка, покудова. Да не вздумай еще кому показать, особливо Парамонову. Уцепится в тебя клещом — не оторвешь. Если денег надо — дам.

— Немного не помешало бы. Промысел плохой был, да и за тот Максим полцены дал.

— Эх, кабы мне годов десяток с плеч долой! Живой рукой бы собрался. Ин ладно, потом подумаем, как с твоим золотом быть. — Ваганов поднялся и бодро прошелся по комнате. Наклонился к уху племянника: — Самородок-то у меня оставь, сохраннее так.

Никита с готовностью передал дяде завернутый в тряпицу кусочек золота. В комнату залетел слабый звук зареченских колоколов. Звонили к обедне. Заглянула Феня и сразу заметила странное оживление отца.

— О чем шепчетесь?

— Не шепчемся, а беседуем. Что Домна, готовит обед? Ступай, дочка, ступай, пособи ей.

Дом Василия Осиповича Атясова битком набит съехавшимися отовсюду родственниками и знакомыми. Здесь и чиновники, и купцы, попы и монахи, а во дворе и на улице толпилась нищая братия. Одних сюда привело праздное любопытство, других — надежда на богатое подаяние, они слетелись, словно стервятники на падаль, рассчитывая, что покойный владелец золотого прииска не обошел их в последней воле. Все говорили тихо, но от этих разговоров в доме и на улице стоял гул, как в потревоженном осином гнезде.

Как и все, Евграф Емельянович тоже простился со своим бывшим хозяином, прямой и строгий вышел в гостиную. Сартакова знали многие. Отвечая на приветствия небрежным кивком головы, управляющий сел на маленький бархатный диван и, рассматривая лепной потолок, прислушивался к тому, что говорили вокруг. На плечо Евграфу Емельяновичу тихонько опустилась чья-то рука. Не поворачивая головы, управляющий разглядел пухлые красные пальцы. Почти на каждом сверкало золотое кольцо с крупным камнем. Недовольно поведя плечом, Сартаков хотел сбросить эту красную руку, но в ухо ему полились торопливые, шепотом сказанные слова:

— Доброго здоровья, Евграф Емельянович. И вас горе постигло. Что поделаешь, все мы в руце божьей.

Сартаков повернулся. Возле него стоял владелец мыловаренного завода Синебрюхов. Не раз он гостил в Зареченске, куда наезжал, якобы, из любопытства «посмотреть, как добывают земляное масло». Заводчик намекал, что и он бы не прочь войти в долю с «Компанией». Управляющий советовал адресоваться к Атясову, прекрасно зная, что выживший из ума старик и слушать не захочет подобных предложений. Синебрюхов не первый.

Евграф Емельянович сдержанно поздоровался с заводчиком.

— Все там будем, Потап Никодимыч.

— Истинно. Всех нас, грешников, господь приберет, — и еще более понизив голос: — Важные вести имею. Только с вами, как с лучшим другом, поделюсь. Под большим секретом.

Сартаков зорко посмотрел на Синебрюхова. Тот заговорил, опускаясь рядом на диванчик.

— Я дам вам один совет, потом благодарить станете. Не сегодня-завтра комитет рухнет и власть в Златогорске да и вокруг захватят эти голодранцы-большевики. Помешать им нельзя, и людям, вроде нас с вами, от них ждать нечего. Самое разумное — бежать… На время, конечно, пока большевиков не раздавят.

— Вздор. Большевики не так сильны, их уничтожат.

— Разумеется. Но риск велик… очень велик. Стоит ли рисковать? — Синебрюхов перешел на фамильярный тон: — Торопитесь, дорогой. Упустите время — поздно будет.

— А вы сами, Потап Никодимыч, как решили?

— Уезжаю в ночь. Жену и детей отправляю раньше.

— Спасибо, я подумаю.

— Разочтемся, когда вернемся, свои люди, — снисходительно улыбнулся Синебрюхов. — А думать некогда, Евграф Емельяныч, действовать надо. И еще совет: берите с собой самое ценное.

— Постойте, Потап Никодимыч, а как же похороны?

— Эх, батенька мой, время ли ими заниматься. Похоронят и без нас. Своя-то рубашка ближе к телу.

…Из Златогорска Сартаков вернулся раньше, чем его ждали. Сразу же прошел в кабинет и вызвал личного секретаря. Они говорили недолго, и Вешкин помчался выполнять данные ему поручения.

— Госпожу позови, — крикнул вдогонку управляющий.

Из гостиной доносились веселые голоса, кто-то играл на фисгармонии. «Веселятся», — злобно усмехнулся Евграф Емельянович. Ему давно надоела шумная орава, каждый день осаждавшая дом.