Этот рекорд, который при других обстоятельствах мог бы положить начало блестящей гоночной карьере, к несчастью, оказался ее безрадостным и безнадежным апофеозом. К тому моменту и уже в течение шести недель Масси был солдатом второго класса первого автотранспортного полка в Венсенне; сумев получить специальное увольнение для очередной попытки, он не смог перенести ее in extremis, когда один из трех арбитров, требуемых по регламенту Международной Федерации Велоспорта, отказался от участия за два дня до назначенной даты.

Итак, его рекорд официально не зарегистрировали. Масси отстаивал его изо всех сил, что в казарменных условиях было совсем непросто, несмотря на неожиданную поддержку, оказанную ему не только товарищами — для них он являлся безусловным кумиром, — но и командирами, включая полковника, командующего гарнизоном, чьими усилиями в Палату депутатов была направлена апелляция министра обороны, которым являлся не кто иной, как Поль Пенлеве.

Международная регистрационная комиссия оставалась непреклонной; Масси сумел добиться лишь разрешения на еще одну попытку, разумеется, при полном соблюдении регламента. Преисполненный решимости и уверенности, он возобновил тренировки и в декабре, безупречно направляемый Барьером, побил свой собственный рекорд, достигнув скорости 119 километров 851 метр в час. Однако с велосипеда он слезал, грустно качая головой: за две недели до этого Жан Брюнье, ведомый мотоциклом Лотье, показал 120 километров 958 метров в час, и Масси знал, что он его не опередил.

Эта несправедливость судьбы — навсегда лишившая его радости увидеть свое имя в списке победителей, хотя он, так или иначе, оставался рекордсменом мира с 15 октября по 14 ноября 1925 года — настолько деморализовала Масси, что он решил окончательно оставить велоспорт. И именно тогда Масси совершил серьезную ошибку: едва освободившись от военной службы, вместо того, чтобы найти себе какое-нибудь дело подальше от велодрома и безумных толп, он стал пейсмейкером, то есть ведущим совсем юного стайера Лино Марге, упрямого и несгибаемого пикардца, который, будучи в восторге от достижений Масси, выбрал в качестве специализации гонки за лидером и, не раздумывая, пришел за покровительством к своему кумиру.

Работа пейсмейкера — дело неблагодарное. Пригнувшись к своему большому мотоциклу — ноги выпрямлены вертикально, руки прижаты к телу, чтобы получилось наилучшее ограждение от ветра, — он ведет за собой стайера и направляет его таким образом, чтобы тот прилагал как можно меньше усилий, но оказывался в самых благоприятных условиях для борьбы с тем или иным соперником. В этом ужасно утомительном положении — которое приходится сохранять целый час или даже полтора часа, когда вся тяжесть тела смещена на левую ступню и нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой — пейсмейкер почти не видит своего стайера и из-за рева моторов его практически не слышит: он может лишь, быстро кивая или покачивая головой, подавать заранее обусловленные знаки, показывая, что он собирается прибавить или сбавить скорость, подняться к верхнему радиусу трека, спикировать вниз или обойти соперника. Все остальное: состояние гонщика, его боевую готовность, его настрой — ему приходится угадывать. А значит, гонщик и его ведущий должны слиться воедино, думать и действовать сообща, оценивать происходящее одновременно и однозначно, а также делать из этого в одно и то же мгновение одинаковые выводы: застигнутый врасплох неминуемо проиграет; ведущий, позволив мотоциклу соперника уйти от ветра, не сможет уберечь своего гонщика от встречного потока, а следовательно замедления темпа; гонщик, отпустив своего ведущего, прибавляющего скорость на вираже с целью обогнать соперника, выдохнется, когда постарается вновь прижаться к внутреннему кольцу; в обоих случаях за считанные секунды гонщик упустит всякий шанс на победу.

С самого начала их союза всем стало ясно, что Масси и Марге образуют идеальный тандем, одну из тех команд, которые до сих пор приводят в качестве примера совершенного единения, подобно знаменитым парам великой эпохи гонок за лидером, с двадцатых по тридцатые годы, которые составляли Ленар и Паскье-старший, Де Вид и Биссро или швейцарцы Стампфли и Д’Антребуа.

На протяжении нескольких лет Масси приводил Марге к победе на всех крупных велодромах Европы. И все эти годы, когда он слышал, как зрители на трибунах и галерке неистово аплодировали Лино и, стоя, скандировали его имя, едва тот появлялся на полотне трека в своей белой майке с фиолетовыми полосами, когда он видел, как тот победно поднимался на подиум за медалями и букетами, он испытывал лишь радость и гордость.

Но вскоре все эти приветствия, адресованные не ему, все эти почести, ему причитавшиеся, но по иронии несправедливой судьбы ему не доставшиеся, стали вызывать у него другие, с каждым разом усиливающиеся, ощущения. Он начал ненавидеть вопящие толпы, не знавшие его и глупо поклонявшиеся этому герою дня, который своими победами был обязан исключительно его опыту, его воле, его технике, его самоотдаче. И словно испытывая необходимость — дабы утвердиться в своей ненависти и своем презрении — продлить триумф своего подопечного, он требовал от него все больших усилий, подвергал его все большему риску, отрывался вперед с самого старта и удерживал от начала и до конца гонок адскую скорость. Марге не отставал, заряженный неистощимой энергией Масси, для которого никакая победа, никакое достижение, никакой рекорд не казались достаточными. До того самого дня, когда, настроив юного чемпиона на преодоление мирового рекорда в часовой гонке, неизвестным обладателем которого был он сам, Масси навязал ему на ужасном треке Вигорелли в Милане такую высокую скорость и такой жесткий темп, что случилось то, что должно было неминуемо случиться: на скорости более ста километров в час Марге занесло на вираже, закрутило; он потерял равновесие и упал, после чего его протащило не менее пятидесяти метров по треку.

Марге не умер, но шесть месяцев спустя вышел из больницы обезображенным. Деревянным покрытием трека ему содрало всю правую сторону лица: он потерял одно ухо и один глаз, у него не было носа, зубов, нижней челюсти. Нижняя часть лица представляла собой отвратительное розоватое месиво, то содрогающееся из-за неудержимого тика, то, наоборот, застывающее в неописуемо чудовищной гримасе.

В результате аварии Масси наконец-то окончательно распрощался с велоспортом и вернулся к шорничеству, которым занимался до того, как стал профессиональным спортсменом. Он купил лавку в доме на улице Симон-Крюбелье (ее прежний владелец, торговец рыболовными удочками, разбогатевший благодаря Народному Фронту, переехал на улицу Жуффруа в помещение просторнее раза в четыре) и обосновался в квартире на первом этаже вместе со своей младшей сестрой Жозеттой. Каждый день в шесть часов он ездил к Лино Марге в больницу Ларибуазьер, а после выписки забрал его жить к себе. Его чувство вины было неизгладимо, и когда через несколько месяцев бывший чемпион попросил у него руки Жозетты, он сделал все возможное, чтобы уговорить сестру выйти замуж за это безобразное чудище.

Молодожены поселились в Ангьене, в домике на берегу озера. Марге сдавал напрокат отдыхающим и курортникам шезлонги, лодки и катамараны. Нижнюю часть лица он все время заматывал белым широким шерстяным шарфом, чтобы хоть как-то скрыть свою невыносимую уродливость. Жозетта вела хозяйство, занималась уборкой, ходила за покупками или шила на машинке в кладовой, куда попросила Марге никогда не заходить.

Такая жизнь длилась от силы полтора года. Как-то апрельским вечером тысяча девятьсот тридцать девятого года Жозетта пришла к брату и стала его умолять освободить ее от этого человека с червеобразным лицом, само присутствие которого было для нее непрекращающимся кошмаром.