Шрифт:
— Отдел плохо работает…
— А при чем тут сведение счетов?! Работаем мы ниже своих возможностей? Ниже! Можем работать лучше? Можем! Так что ругал он по существу…
Малявин поморщился:
— Неправда, самые ответственные задания всегда поручали нам! Просто этот Дикий Барин решил меня добить…
Ну, что ты будешь делать! Целый месяц изводит себя, а избавиться от навязчивой идеи не может. Вижу, если не принять мер, дело кончится плохо.
Пошел я к Дьяконову.
— Извините, Виктор Сергеевич, — говорю, — но Малявин сейчас в таком состоянии, что функции начальника отдела выполнять ему трудно. Он считает, что вы Дикий Барин и что вы решили свести с ним счеты. Так как причин для его беспокойства я не вижу, то прошу вас поговорить с Малявиным и развеять его страхи. Он ведь золотой человек, хотя и слабохарактерный.
Не знаю, о чем они говорили, но на другой день появилось два приказа. Один: освободить Малявина по состоянию здоровья от должности начальника отдела. Другой: назначить начальником отдела Ильина. То есть меня.
Встречаю я Малявина.
— Вот и все! — шепчет. — А ты не верил…
— Глупости — говорю. — Поправите здоровье, и вас снова назначат начальником!
— Счастливый ты, Гена, все тебе ясно…
И пошел по коридору.
Жаль мне его, ведь он до сих пор думает, что Дьяконов сводит с ним счеты.
ИСЦЕЛЕНИЕ ЛАРЕВА
Началось все с того, что однажды ночью Ларева затормошила жена.
— Григорий! — услышал он издалека ее тревожный голос. — Что с тобой, Гриша?
С трудом приоткрыв глаз, Ларев смотрел на супругу, пока не увидел при лунном свете ее испуганное лицо. Тогда он проснулся и недовольно спросил:
— Чего?
— Оскал у тебя был, Гриша, — волнуясь, сказала жена. — Мне даже жутко стало…
Ларев хотел было выругаться, но сдержался и, помолчав, произнес:
— Не дури, Римма!
Жена отвернулась к стене, затаив обиду. Григорий Петрович закрыл глаза, но тонкая паутина сна была безнадежно оборвана. Он стал думать обо всем понемногу…
Ночью, как известно, хороших мыслей ждать не приходится. Кажется человеку, что и живет он скверно, и в животе непорядок, и зарплата могла быть побольше — словом, лезет в голову, всякая всячина, о которой днем стыдно вспоминать.
Из памяти Григория Петровича почему-то вынырнул костюм, загубленный в ателье еще два года назад. Затем помаячила женщина, сидевшая вчера в автобусе напротив Ларева. Неожиданно возник скалящийся павиан из зоопарка, куда он недавно водил сына. И вдруг Григорий Петрович ясно вспомнил сон, разрушенный женой.
Снился ему Большой Человек из главка, пожелавший видеть лично его, Ларева. Когда он, Ларев, робея, приблизился, Большой Человек громко сказал: «За одного битого двух небитых дают!» и усмехнулся. Григорий Петрович на всякий случай осторожно улыбнулся, хотя ничего не понимал. Большой Человек говорил какие-то слова, но смысл их до Ларева не доходил. Он стоял и улыбался, пока супруга не растолкала его…
«Фу-ты… — огорченно подумал Ларев, — и какая только ерунда не снится!»
Остаток ночи прошел сумбурно.
Утром, после водных процедур, он взглянул в зеркало и успокоился: гладкое лицо было серьезным, глаза смотрели умно, немалый лоб, растущий быстро по причине выпадения волос, внушал доверие. Забыв про ночной эпизод, Ларев отправился на работу. Он служил в учреждении с длинным названием, оканчивающимся не то «цветметом», не то «черметом». Была у него группа в восемь человек и двести десять рублей в месяц.
Опустившись в кресло, он придвинул перекидной календарь и стал читать свои пометки — план на сегодня. Нервно дернулся телефон: звонил начальник отдела. Разговор занял не больше минуты. Григорий Петрович аккуратно положил трубку и вдруг обнаружил на своем лице улыбочку. Не беззаботную улыбку, идущую от полноты жизненных сил и хорошего настроения, а именно улыбочку, гримаску титулярного советника. Тотчас всплыл недавний сон. Ларев обозлился на себя и, чтобы снять напряжение, вызвал инженера Мочалова.
Запутавшийся в семейной жизни Мочалов посещал рабочее место нерегулярно, и Григорий Петрович постоянно устраивал экзекуцию.
— Мне надоело! — начал Ларев, когда инженер вошел в кабинет. — В конце концов, всему есть предел…
Он взглянул на служащего и осекся.
По унылой физиономии Мочалова, чем-то похожего на Пьеро, блуждало жалкое подобие улыбки.
— Я понимаю… — кивал инженер, — я все понимаю, Григорий Петрович… обстоятельства… последний раз…