Шрифт:
В его глазах алчность с примесью растерянности: эффект отсутствия сопротивления.
Но не берет.
Странно.
Предлагаю тест:
— Назовите, пожалуйста, нечетную цифру в пределах десятка.
— Девять!
Я не ошибся. Циклотимик с авантюрной доминантой…
Снимаю туфли. Итальянские.
Он (раздраженно):
— Я ведь могу и обидеться, парень!
— Это ваше право.
Нервный патологический смешок, резкий удар в челюсть.
Падаю, встаю.
Логично. Рефлекторный садизм. Хорошо бы предложить ему Миннесотскую Многофазную Анкету. Впрочем, и так все ясно…
Снимаю брюки.
— Кончай стриптиз и одевайся, идиот!
Это интересно, но не ново. Комплекс кошки, играющей с мышью перед тем, как ее съесть. Глобальное превосходство…
— Извините, но мне не хотелось бы снимать белье.
— За кого ты меня принимаешь?
На лице гримаса. Явно раздражен. Возможна бурная реакция, эксцессы…
Гашу полушуткой:
— Я принимаю вас за человека, испытывающего временные финансовые затруднения.
Задумывается. Вздыхает.
— Да, деньги бы мне не помешали…
— Вот видите! Здесь 32 рубля 53 копейки. Вещи можно отнести в комиссионный. Получается больше ста рублей. На первое время вам хватит…
— А ты как?
— Обо мне не беспокойся.
— Странно все это… Очень странно. Черт его знает… Неудобно как-то…
Элемент нерешительности. Вероятнее всего, мягкость матери успела окопаться в подсознании и изредка прорывается в сознание…
Успокаиваю его. Снимаю с себя рубашку, складываю в нее вещи. Связываю в узел.
Он уходит с узлом.
Интуиция меня не обманула.
Бегу в милицию…
КОНКРЕТНЫЙ СЛУЧАЙ
Странно все-таки устроен человек. Смешно смотреть, как некоторые усложняют себе жизнь, терзаются сомнениями и страхами.
Почему так получается? Потому, что люди толком не знают, чего они хотят. Вот вам конкретный случай.
Сняли Дьяконова, начальника нашего управления. Сотрудники, естественно, реагируют по-разному. Одни откровенно радуются, другие в трансе. Люди есть люди. Кому-то Дьяконов насолил, кого-то приголубил. Человек он энергичный, но грубый. Мне лично его уход был безразличен.
Через две недели, к нашему удивлению, Дьяконова восстановили. Картина изменилась: кто был в трансе — ожил, кто радовался — затосковал.
Подходит ко мне начальник нашего отдела Малявин, растерянный, впечатление такое, что сейчас заплачет.
— Ну, Ильин, — говорит, — теперь я пропал!
— Откуда, — спрашиваю, — такие упаднические настроения?
Рано или поздно Дьяконов узнает, с каким энтузиазмом я встретил его уход…
Мне даже смешно стало, когда я это услышал.
— Неужели, — говорю, — вы серьезно думаете, что Дьяконову так важно, что вы о нем думаете? У него и без этого забот хватает!
Малявин покачал головой.
— Молодой ты, Ильин. Наивный. Смотришь на мир через розовые очки. Дай бог, чтоб ты всегда оставался оптимистом.
Махнул рукой и пошел, сгорбившись. И жалко его и смешно. Умный человек, а из мухи слона делает!
Через несколько дней мне пришлось подписывать у Дьяконова одну бумагу. Настроение у него было неплохое, даже шутил. Я почему-то вспомнил страхи Малявина и рассмеялся.
— Представляете, — говорю, — Виктор Сергеевич, когда справедливость восторжествовала и вас вернули, Малявин чуть в обморок не упал.
— Это почему?
— Когда вы две недели отсутствовали, он радовался, а теперь решил, что вы будете сводить с ним счеты. Как будто, кроме этого, вам делать нечего!
Дьяконов усмехнулся и спросил:
— Многие радовались?
— Не так чтобы много, но было. Потейко, например, Долгополов, Сорокин, Принципер, Календов — да всех и не переберешь. Люди есть люди.
— А ты? — спросил Дьяконов.
— А что я? — говорю. — У каждого человека есть свои плюсы и свои минусы. Вас я принимаю таким, как вы есть.
Он опять усмехнулся.
— Ладно! — говорит. — Иди!
Через неделю подходит ко мне Малявин, лицо серое, какой-то постаревший, и сообщает:
— Дьяконов сегодня вызвал. Такой разнос устроил, что хоть увольняйся, пока не выгнали. А ты не верил…
— Подождите, — говорю, — за что вас ругали?