– Онос Т'оолан, - пробормотал Драконус.
– Имасское имя. Странный вождь для Баргастов... Релата, ты расскажешь эту историю?

Женщина хмыкнула: - Я не сказительница. Хетан взяла его в мужья. Он был от Собрания, когда все Т'лан Имассы ответили на призыв Серебряной Лисы. Она вернула ему жизнь, лишив бессмертия, а потом его нашла Хетан. В конце Паннионской войны. Отцом Хетан был Хамбралл Тавр, но он утонул при высадке на берег этого континента...

– Погоди-ка. Ваши племена не родные здешним землям?

Она пожала плечами: - Боги-Баргасты пробудились, ощутив какую-то угрозу. Они наполнили головы шаманов паникой, словно мочой. Мы должны вернуться сюда, на древнюю родину, чтобы встретить древнего врага. Больше нам почти ничего не рассказывали. Мы думал, враг - Тисте Эдур. Потом - что это летерийцы или акрюнаи. Но все они были не теми, и теперь нас разбили. Если Секара верно говорила, Онос Т'оолан мертв, как и Хетан. Все мертвы. Надеюсь, боги Баргастов умерли вместе с ними.

– Не расскажешь ли об Т'лан Имассах подробнее?

– Они склонили колени перед смертным, человеком. В середине битвы они повернулись спинами к врагу. Я не желаю о них говорить.

– Но вы решили идти за Оносом Т'ооланом...

– Он был не из таких. Он один встал перед Серебряной Лисой, костяная нежить, и потребовал...

Тут Драконус склонился, чуть не угодив лицом в костер.
– Костяная нежить? Т'лан - Телланн! Бездна подлая!
– Он вдруг вскочил, испугав Релату. Она смотрела, как он мечется взад и вперед; казалось, чернила заструились из ножен на спине воина. У нее защипало глаза.
– Эта сука, - тихо зарычал он.
– Ах ты самолюбивая, злобой исходящая карга!

Аблала услышал ругань и внезапно встал в тусклом свете костра; тяжелый боевой молот лежал на плече.
– Что она сделала, Драконус?
– сверкнул он глазами.
– Убить ее? Если она злоболюбивая и самоуходящая... а что такое изнасилие? Что-то вроде секса? Могу я...

– Аблала, - прервал его Драконус, - я не о Релате говорю.

Теблор начал озираться.
– Больше никого не вижу. Прячется? Кто бы она ни была, ненавижу, если она не красивая. Она красивая? Если так, то всё путем...

Воитель поглядел на Аблалу.
– Лучше лезь под меха, Аблала, и постарайся уснуть. Я постою за тебя в дозоре.

– Ладно. Хотя я не устал.
– Он повернулся и пошел искать постель.

– Осторожнее с такими проклятиями, - прошипела Релата, вскакивая.
– Что, если он сначала ударит, а потом задаст вопросы?

Он глянул на нее.
– Твои Т'лан Имассы были неупокоенными.

Она кивнула.

– Она так их и не отпустила?

– Серебряная Лиса? Нет. Думаю, они просили, но... нет.

Он вроде бы пошатнулся. Отвернулся, медленно встал на колено. Поза отчаяния или горя - она не была уверена. Сконфуженная Релата сделала к нему шаг и другой, но остановилась. Он говорил что-то на неведомом языке. Одна фраза, снова и снова. Голос грубый, хриплый.

– Драконус?

Плечи его поникли. Релата услышала смех - мертвенный, лишенный всякого веселья звук.
– А я думал, что мое наказание длилось долго.
– Он продолжил, не поднимая головы: - А Онос Т'оолан... он теперь действительно мертв, Релата?

– Так сказала Секара.

– Тогда он, наконец, нашел мир. Покой.

– Сомневаюсь.

Он резко развернулся.
– Почему ты так сказала?

– Они убили его жену. Убили детей. Будь я Оносом Т'ооланом, даже смерть не помешала бы мне отомстить.

Он резко выдохнул, словно попавшая на крючок рыбина, и снова отвернулся.

Ножны истекали темнотой, напоминая открытую рану.

"О, как я хочу твой меч".

Желания и нужды могут голодать и умирать, как и любовь. Ничего не значат величественные позы, жесты чести и верности, когда тебя видят лишь трава, ветер и пустое небо. Маппо казалось: лучшие его добродетели медленно чахнут на корню. Сад души, некогда такой пышный, колотит ныне голыми сучьями о каменную стену.

В чем его предназначение? Где клятвы, произнесенные в юности столь трезво и мрачно, столь сверкающе-значительно, как и подобало широкоплечему юнцу? Маппо ощущал внутри страх, грубым кулаком, опухолью засевший в груди. Ребра ломило от этого давления, но он так долго жил с болью, что она стала частью жизни, рубцом, превосходящим величиной всякую мыслимую рану. "Так вот слово и делается плотью. Так наши кости становятся дыбой наказания, мышцы содрогаются в саване пота, голова мотается, поникнув... Вижу тебя, Маппо. Ты висишь в жалком смирении.