В эти дни главными фаворитами короля, державшими в своих руках бразды правления, были лорд Ловелл (Lovell) и два джентльмена, звавшиеся мистер Ратклифф и мистер Кэтсби. Про них придумали крамольные стихи, вывешанные на храме в Чипе и в других местах города, следующего содержания: «Кот, крыса и собака Ловелл правят всей Англией при борове» [155] . Это должно было подразумевать, что вышеназванные три человека — лорд Ловелл и двое других, Кэтсби и Ратклифф, — управляли землей при короле, которого в соответствии с гербом называли белым вепрем.

Тотчас бросились повсюду разыскивать сочинителей стихов, и нескольких людей уже заподозрили, когда наконец двум джентльменам по имени Турбервилл (Turberville) и Коллингборн (Collingbourne) было вменено в вину их авторство и ряд других вещей. Их арестовали и бросили в тюрьму, а вскоре после …[пропуск в рукописи] в Гилдхолле состоялось слушание их дела, на котором двух упомянутых господ признали виновными. Одного из них, звавшегося Коллингборном, заставили сознаться в этом и других преступлениях. За что в следующий …[пропуск в рукописи] его отвезли в Тауэр Хилл и там безжалостно предали смерти, сначала повесив, а затем сразу же разодрав на куски; и его внутренности бросили в огонь. Казнь была проведена столь стремительно, что, когда палач вынул его сердце, несчастный еще успел произнести: «Иисус, Иисус!». Этот человек [Коллингборн] был очень любим людьми за добрый нрав и приятную внешность. {174}

Праздник Рождества проходил с должной торжественностью во дворце в Вестминстере, и король с королевой вышли к народу в День Крещения. Именно в день этого торжества, проводимого, как и прежде коронация, с чрезвычайной пышностью и великолепием в Большом зале, король получил новость от заморских шпионов, что, несмотря на могущество и блеск его королевского положения, противники, без сомнения, сделают попытку вторгнуться в королевство следующим летом. Именно этого он желал сильнее всего, поскольку вообразил, что подобная попытка положит конец всем его страхам и неприятностям. Однако, благоразумно придя к выводу, что деньги, которых к тому времени у него практически не осталось, являются основой, необходимой для ведения войны, он обратился к тактике вымогательства, которую использовал король Эдуард и которую сам он осудил перед лицом всего Парламента. Это была так называемая беневаленция, суть которой отвратительна, как ее ни назови. Посему после проверки содержимого казны государства он повсюду разослал специально отобранных людей, которые должны были любым способом, будь то просьбы или угрозы, правда или неправда, насобирать огромные суммы денег у людей почти всех сословий.

О Боже! Ужели мы должны так долго останавливаться на этом предмете, приумножая подробное описание столь неприятных вещей, коих было такое великое множество, что едва ли возможно перечислить их все; эти примеры столь пагубны в своем примере, что нам не следует долее продолжать, дабы не дать пищи для умов вероломных. И так их было сверх всякой меры, считая многочисленные другие вещи, не упомянутые в этой книге, о которых мне больно говорить. Тем не менее не должно умолчать о том, что во время этого пира в честь праздника Рождества слишком много внимания придавалось танцам, веселью и показным сменам одеяний, подаренных королеве Анне и леди Елизавете, старшей дочери последнего короля. Платья этих дам были схожи по цвету и фасону, что породило кривотолки среди народа и вызвало изумление знати и прелатов: многие стали поговаривать, будто бы король рассчитывает договориться о заключении брака с упомянутой Елизаветой, надеясь либо на скорую смерть нынешней королевы, либо на развод, на который, по его мнению, он имел вполне достаточные основания; ему казалось, что нет никакого иного способа упрочить свою королевскую власть и положить конец надеждам своего конкурента.

Спустя несколько дней королева серьезно заболела, и казалось, что ей день ото дня становилось все хуже и хуже, потому что король совсем избегал ее ложа, якобы по совету врачей. К чему долго рассказывать? Где-то в середине следующего месяца, вдень большого затмения солнца, которое тогда случилось, вышеназванная королева Анна покинула сей мир и была захоронена в Вестминстере с почестями не большими и не меньшими, чем приличествовало при погребении королевы.

На специально созванном Совете король опроверг, что в его планы входит женитьба на своей племяннице Елизавете, как то утверждали противники этой идеи; он очень многословно оправдывал себя, заявляя, что такая мысль никогда не приходила ему в голову. Однако на Совете присутствовали люди, очень хорошо знавшие обратное. Теми же, кто особенно не желал подобного брака и чьему мнению король едва ли когда-либо осмелился бы противоречить, были сэр Ричард Ратклифф и Уильям Кэтсби, эсквайры его личной охраны. Они открыли ему глаза на то, что если он не откажется от своей цели относительно женитьбы в присутствии мэра или Палаты общин города Лондона, то его противники уже не ограничатся только недовольными высказываниями и предупреждениями: все северяне, в чьи сердца он вселил самую большую веру в себя, поднимут восстание против него и припишут ему смерть королевы, дочери и одной из наследниц графа Уорика, благодаря которому ранее он получил свое нынешнее высокое положение, и обвинят его в желании удовлетворить богомерзкую кровосмесительную страсть к своей вышеназванной племяннице. Помимо этого, они привели к нему больше дюжины докторов богословия, которые утверждали, что папа римский не сможет дать благословение на брак при столь близком кровном родстве.

Как многие считали, эти люди вкупе с другими такими же не стали бы столь усердно препятствовать планам короля, если бы не опасались, что в случае достижения упомянутой Елизаветой статуса королевы, вполне вероятно, спустя какое-то время в ее власти будет отомстить им как особым советникам короля в подобных делах за смерть своего дяди, графа Энтони, и брата Ричарда. Король соответственно последовал их советам и незадолго перед Пасхой в присутствии мэра и граждан Лондона в Большом зале приюта Св. Иоанна (Hospital of Saint John) во всеуслышание сделал упомянутое опровержение — скорее, однако, как многие предполагали, для удовлетворения просьбы тех, кто посоветовал ему так поступить, нежели следуя собственному желанию. {175}

Поскольку среди народа, к большому огорчению короля, уже долго ходят придуманные и разносимые дурными людьми невежественные речи о том, что королева была отравлена по воле и с согласия короля для того, чтобы он мог сочетаться браком и взять в жены леди Елизавету, старшую дочь своего брата, недавно умершего короля Англии, да упокоит Господь его душу и пр., король послал за мэром и олдерменами и сам прибыл в приют Св. Иоанна, где вчера в Большом зале в присутствии многих своих лордов и других важных людей показал свое неудовольствия вышеупомянутыми слухами и сказал, что никогда не помышлял о подобном браке, никак не желал смерти своей королеве и не радовался ей, но, напротив, сердце его преисполнено скорби и глубокой печали, а горе его лишь становится сильнее оттого, что про него могут подумать такое, и что отныне любой распространяющий подобные лживые речи, должен будет замолчать под страхом вызвать монарший гнев. И король пообещал, что впредь любой, кто расскажет или повторит эту клевету, будет заточен в тюрьму вместе с тем, от кого он это услышал и пр. {176}

Слухи о том, что вооруженные противники короля спешат высадиться в Англии, день ото дня становились все более упорными, и король находился в сомнении, какой из портов они выберут (поскольку никому из шпионов не удалось раздобыть эту информацию). В конце концов незадолго перед праздником Святой Троицы он отправился на север, оставив лорда Ловелла, своего гофмейстера, близ Саутгемптона срочно подготовить флот, чтобы иметь возможность держать под строгим наблюдением все гавани тех мест; тогда, если бы враг попытался там высадиться, можно было бы объединить все размещенные в этом месте силы и использовать возможность напасть на него.

Большое количество провианта и денег было потрачено впустую из-за столь непродуманной политики …[пропуск в тексте]. Король понес такие большие расходы, в силу обстоятельств будучи введен в заблуждение названием той гавани, которая упоминалась многими как место их возможной высадки. Поскольку говорят, что в окрестностях Саутгемптона так же, как и в Уэльсе, есть гавань под названием Милфорд (Milford), то некоторые увидели знак провидения в том, что это было не то всем известное место, а другое, носившее то же самое название. И, кроме того, король в это время, казалось, все внимание уделял укреплению южных частей королевства. Но все оказалось напрасным: в первый день августа [156] враг, не встретив никакого сопротивления, при попутном ветре высадился в знаменитой Милфордской гавани (Milford Haven) близ Пембрука.

Узнав об их прибытии, король обрадовался или, по крайней мере, стал выглядеть довольным и разослал своим сторонникам во все стороны света письма, в которых писал, что наконец настал тот долгожданный день, когда они смогут одержать легкую победу над столь презренной шайкой и впредь нести пользу и благоденствие своим подданным благодаря воцарившемуся спокойствию. Одновременно в некоторых посланиях содержались строжайшие приказы, чтобы никто, по крайней мере из числа тех, кто по рождению мог наследовать какую-нибудь собственность в королевстве, не смел уклоняться от участия в приближающейся войне; король угрожал, что если после грядущей победы будет найден хоть кто-нибудь, кого он не увидел на поле брани, то его неминуемо ожидает только одна судьба — потеря всего добра и владений, равно как и самой жизни.

Незадолго перед высадкой Томас Стэнли, сенешал королевского двора, получил разрешение войти в Ланкашир, свои наследные земли, чтобы посетить свое семейство и дом, где он давно не был. Однако ему разрешили остановиться там при единственном условии — он должен был послать своего старшего сына, Георга, лорда Стрэнджа (Strange), к королю в Ноттингем, где тот тогда находился; так Стэнли и сделал.

Как уже говорилось, противники короля, сойдя на берег в Милфорде в Уэльсе, стали продвигаться труднопроходимыми окольными путями по северу этих земель, которыми на правах лорда-камергера короля единолично управлял Уильям Стэнли, брат упомянутого лорда-сенешала. Тогда король велел упомянутому лорду Стэнли срочно предстать пред ним в Ноттингеме, поскольку боялся, что (как это и случилось позднее) мать упомянутого графа Ричмонда, на которой лорд Томас Стэнли был женат, убедит мужа перейти на сторону сына [157] . На это с замечательным … [пропуск в тексте] он стал оправдываться тем, что страдает от приступов потницы и никак не может приехать. Однако его сына, который собирался тайно покинуть короля, разоблачили с помощью хитрости. Он был арестован и признался, что в заговоре помимо него участвовали его дядя, вышеупомянутый сэр Уильям Стэнли, и сэр Джон Савадж (Savage), и что они собирались перейти на сторону графа Ричмонда; при этом он молил короля о пощаде и обещал, что отец со всей поспешностью прибудет на подмогу королю. Он послал отцу письмо, в котором рассказал о том, какой опасности подвергся, и одновременно просил оказать королю помощь, о чем уже было упомянуто.

В это время, когда двух вышеназванных рыцарей в Ковентри и в других местах публично объявляли предателями и заговорщиками, действующими против короля, враг поспешал и, следуя за королем по пятам днем и ночью, вынудил его переместить свою армию, хотя та еще не была полностью укомплектована, из Ноттингема в Лестер. Тогда обнаружилось, что здесь собралось множество воинов, готовых сражаться за короля, — никогда еще доселе не воевало столько народа на стороне одного человека [158] .

В День Господень накануне праздника Апостола Варфоломея король помпезно, с короной на голове, продолжил свой путь в сопровождении Джона Говарда, герцога Норфолка, и Генриха Перси, графа Нортумберленда, а также других могущественных лордов, рыцарей и эсквайров, и вместе с бесчисленным множеством простых людей. При отъезде из города Лестер разведчики донесли ему о месте, где враг, вероятнее всего, должен был остановиться следующей ночью; после чего он расположился около аббатства Миривел (Mirival), на расстоянии приблизительно восьми миль от того города. {177}

В этом походе с графом Генрихом произошел случай, достойный быть упомянутым; поскольку, хотя он и был человеком замечательного мужества, а под его знамена отовсюду стекались все новые силы, он все же пребывал в большой тревоге, не будучи уверенным в Томасе Стэнли, который пока не мог определиться, к какой из сторон примкнуть, страшась того, что король Ричард может сделать с его сыном, о чем я уже говорил. Генрих понимал, что здесь у короля Ричарда больше преимуществ, и, следовательно, не соглашался с друзьями, убеждавшими его в том, что его позиции более прочные. И так, в сопровождении всего двадцати вооруженных людей, он ехал поодаль, размышляя о том, что следует предпринять, поскольку хорошо понимал оправданность своих опасений. Кроме того, он слышал, что король Ричард с бесчисленным войском был неподалеку.

В то время как он, погруженный в свои грустные думы, следовал в стороне, вся его армия ушла вперед в Тэмворт (Tamworth), и с наступлением ночи он потерял их след. После долгих блужданий в попытке найти свое войско Генрих, дрожа от страха, прибыл к некоему городу, находящемуся более чем в трех милях от лагеря; и, чтобы его не выдали, он не осмелился никого ни о чем спросить, но остановился там на всю ночь, беспокоясь за настоящее меньше, чем за будущее, так как решил, что произошедшее — это дурное предзнаменование грядущего несчастья. А вот из его солдат никто не воспринял столь трагически внезапное исчезновение своего предводителя, поскольку, вернувшись в лагерь сумрачным утром следующего дня, Генрих скрыл, что заблудился в пути, но оправдался тем, что покинул войско с целью получить некоторые добрые вести от своих тайных друзей.

После этого он тайно отправился в Атерстоун (Atherstone), где разбили лагерь Томас и Уильям Стэнли. Здесь Генрих повстречался с Томасом и Уильямом. Приветствуя, они схватили друг друга за руки — каждый был доволен тем, что все нашлись в добром здравии, и их сердца преисполнились радостью. Затем они стали обсуждать боевой порядок для предстоящей схватки с королем Ричардом, который, как они слышали, был уже неподалеку. Незадолго до наступления вечера того же самого дня Джон Савадж, Брайен Сенфорд, Саймон Дигби и многие другие, перебежавшие от короля Ричарда, прибыли к Генриху с лучшими отрядами вооруженных людей, что одновременно увеличило силы графа Генриха и очень подбодрило его, вселив надежду.

Между тем король Ричард, услышав, что враг на подходе, первым прибыл на место предстоящего сражения, находившееся неподалеку от Лестера (название той деревни — Босуорт (Bosworth)), поставил палатки и ночью дал хорошо отдохнуть своим солдатам, а затем длинной речью воодушевил их на бой.

Той ночью королю Ричарду, говорят, приснился ужасный сон: он видел кошмарные образы злых духов так явно, как будто они находились у него перед глазами; он решил, что они не оставят его в покое и всегда будут преследовать. Когда он проснулся, это видение не столько поразило его внезапным страхом, сколько вызвало тревогу: сразу же он лишился покоя и уверенности, а сердце стало подсказывать ему, что исход следующего сражения будет печален, и он уже не рвался в бой с такой отвагой и хладнокровием, как прежде. Эти мысли, о которых не следовало никому говорить, легли на него тяжкой ношей, он уже не мог скрыть их и, утратив силу духа, опасаясь своих врагов, наутро рассказал многим о своем сне. Но (я верю) это было не просто сном, но совестью, на которой лежала вина в отвратительных преступлениях, — совестью (утверждаю я), гложущей тем сильнее, чем страшнее преступления, которая, пусть и не тогда, но хотя бы в последний день нашей жизни все же, как правило, возвращает память к грехам нашим, дабы напомнить о неминуемом наказании и дать хорошую возможность покаяться в эту минуту за совершенное нами в жизни зло. Но пора вернуться к моему рассказу.

На следующий день король Ричард, как и подобает, вывел все свое войско из палаток и построил в боевом порядке авангард, который, включая пеших и всадников, растянулся на такую длину, что тех, кто видел его уже издалека, брала оторопь от их количества; впереди были выставлены лучники, которые выполняли роль защиты; командиром лучников он назначил герцога Джона Норфолка. За авангардом следовал сам король с отборными отрядами солдат.

В это время Генрих, воспрянув духом, нигде не задерживаясь, возвращался после совета со своими друзьями и расположился в непосредственной близости от врага. Там он отдыхал всю ночь, а рано утром приказал солдатам готовиться к бою и послал сказать Томасу Стэнли, который находился уже недалеко от поля предстоящей битвы, где-то посередине между двумя войсками, чтобы тот со своими силами подошел построить солдат в боевой порядок. Тот ответил, что граф должен сам привести в боевой порядок своих собственных людей, а тем временем он подойдет к нему со своей армией, которая уже будет готова к бою.

Генрих не ожидал такого ответа: он терял необходимые ему преимущества во времени и численности, но тем не менее нисколько не рассердился и не пал духом, а немедля выстроил своих людей. Выставив вперед немногочисленный авангард, он поместил перед ним лучников, чьим командиром был назначен граф Джон Оксфордский; на правом крыле авангарда он поставил Гилберта Талбота, на левом — Джона Саваджа, а сам, веря в помощь Томаса Стэнли, взял себе один отряд всадников и несколько пехотинцев; поскольку число всех его воинов едва ли достигало 5000 человек, не считая отряда Стэнли, в котором было приблизительно 3000 человек под командованием Уильяма, то силы короля были вдвое больше. Таким образом, оба авангарда были построены. Завидев друг друга, солдаты тотчас взяли в руки оружие и приготовились к битве, напряженно ожидая сигнала.

Оба войска разделяло болото, которое Генрих целенаправленно оставил по правую руку, — оно могло бы послужить его людям в качестве линии обороны — из-за чего солнце оказалось у него за спиной. Но, когда король увидел, как враги переходят болото, он приказал своим солдатам напасть на них. Они внезапно громко закричали и выпустили на недругов град стрел, но те ничуть не испугались и также стали отчаянно стрелять. Когда оба войска приблизились друг к другу на расстояние удара, началось сражение на клинках.

Между тем граф Оксфордский, опасаясь, как бы его люди не попали в окружение, приказал своим солдатам не отходить от знамени более чем на десять футов. Услышав такой приказ, все его люди столпились вместе и остались в стороне от сражающихся, что испугало противников, которые предположили, что за этим кроется какая-то хитрость, а потому на время прекратили сражаться. Поистине, солдаты короля не рвались в бой: они скорее жаждали смерти короля, нежели его здравствования. Тогда граф Оксфордский на одном фланге, а другие в иных местах сражения с отрядами солдат, идущими бок о бок друг с другом, свежими силами напали на врага и боевым треугольником снова яростно бросились в бой.

Пока продолжалась жаркая схватка между двумя авангардами, король Ричард тайно выискивал графа Генриха, подозревая, что тот с небольшим отрядом находится неподалеку. Затем, когда их войска перешли в рукопашную, он благодаря очевидным признакам уже знал точно, где находится Генрих; потому, весь пышущий яростью, он пришпорил лошадь и во весь опор помчался в ту сторону, оставив свой авангард позади себя. Генрих понял, что король Ричард несется к нему, и, поскольку вся его судьба теперь зависела только от доблести собственного оружия, он встретил того с отчаянной храбростью.

Король Ричард при первой атаке убил несколько человек, поверг знамя Генриха вместе со знаменосцем Уильямом Брендоном и сразился также с Джоном Чени, человеком большой силы духа, неожиданно возникшим у него на пути, когда он достиг рядов врага. Но король ударом недюжинной силы опрокинул его на землю, прокладывая себе дорогу оружием, рубя направо и налево. Тем не менее Генрих выдерживал натиск дольше, чем даже могли ожидать его собственные солдаты, у которых уже почти не осталось надежды на победу. Когда же Уильям Стэнли с тремя тысячами человек прибыл на помощь, именно тогда оставшиеся солдаты неприятеля бежали, а король Ричард был убит, мужественно сражаясь в одиночку в самой гуще своих врагов.

Между тем граф Оксфордский после недолгой схватки также обратил в бегство тех, кто дрался впереди, и много народу было убито во время преследования. Хотя очень многие из тех, кто пришел с Ричардом, отнюдь не стремились в бой, поскольку пришли туда не по доброй воле, а из страха и старались избежать любой опасности, как если бы желали не процветания, но гибели тому ненавистному принцу. Там было убито около тысячи человек и среди них цвет воинства: Джон, герцог Норфолк, Уолтер, лорд Феррерс, Роберт Бракенбери, Ричард Ратклифф и много-много других.

Двумя днями позже в Лестере был казнен Уильям Кэтсби, юрист, с несколькими своими товарищами. А среди тех, кто сбежал, были Фрэнсис, лорд Ловелл, Хэмфри Стаффорд со своим братом Томасом и еще очень много народу укрылось в церкви Св. Иоанна, которая находится в Колчестере, прибрежном городке Эссекса.

Что касается числа пленников, то их было множество, поскольку, когда король Ричард был убит, все люди немедленно побросали оружие и добровольно отдались на милость Генриха. Большинство из них поступили бы так еще в самом начале, если бы не суета короля Ричарда, который носился то туда, то сюда. Предводителями среди них были Генрих, граф Нортумберленд и Томас, граф Суррей [159] . Этот человек был заточен в тюрьму, где провел много времени; ему как истинному другу было оказано покровительство. Генрих потерял в том сражении не более сотни солдат, среди них главной потерей был Уильям Брендон, который нес знамя графа Генриха. Сражение произошло 11 сентября в 1486 году от Рождества Христова [160] и продолжалось более двух часов.

Говорят, что король Ричард мог бы попробовать спастись бегством, поскольку те, кто был подле него, видели уже с самого первого удара, что солдаты сражаются очень неохотно. И некоторые из приближенных, подозревая измену, уговаривали его тайно бежать с поля боя, а когда положение стало угрожающим, привели ему быстрых лошадей. Но король не был несведущ в том, что люди ненавидят его. Не надеясь на хоть какое-то дальнейшее улучшение, он, послухам, ответил, что настал именно тот день, когда он положит конец либо войне, либо жизни — такой свирепости и такой же огромной силы духа был этот человек. Потому, точно осознавая, что этот день или приведет его к мирному и спокойному царствованию, либо навечно лишит королевства, он прибыл на бранное поле с короной на голове, чтобы наконец таким вот образом начать или закончить свое правление. И так сей презренный человек внезапно встретил конец, какой обычно и должен случаться с теми, кто живет не по праву и не по закону божескому и человеческому, но выбирает нечестивость и зло…

…После победы Генрих немедленно вознес благодарность Всемогущему Богу. Затем, преисполненный невероятной радости, он направил свои стопы к соседнему холму, где после похвальных слов в адрес своих солдат приказал вылечить раненых и похоронить убитых и произнес дворянам и джентльменам слова вечной благодарности, обещая, что никогда не забудет оказанной ими услуги, а в это время солдаты ликовали: «Бог хранит короля Генриха, Бог хранит короля Генриха!» и всячески выражали свой непомерный восторг. Тогда Томас Стэнли взял корону короля Ричарда, обнаруженную среди военной добычи, и водрузил ему на голову [161] , как если бы он уже был провозглашен королем волею народа, подобно тому, как это было во времена его предков; и это явилось первым знаком наступившего времени процветания.

Вслед за тем, велев упаковать всю поклажу, Генрих со своей победоносной армией вечером подошел к Лестеру и остановился там на два дня, чтобы солдаты могли отдохнуть от перенесенных страданий и невзгод и подготовиться к походу в Лондон. Между тем голое, лишенное всех одежд тело короля Ричарда с болтающимися по обеим сторонам руками и ногами было водружено на спину лошади и привезено в аббатство монахов-францисканцев в Лестере — то было жалкое зрелище, достойное жизни этого человека, — и там же и было захоронено двумя днями позже без какого бы то ни было великолепия или торжественности.

Он правил два года, несколько месяцев и еще один день. Он был невысок, с уродливой фигурой, одно плечо было выше другого, коротким и угрюмым лицом, которое, казалось, имело черты порочного и лживого человека. Когда он о чем-нибудь думал, то непрерывно кусал свою нижнюю губу, как если бы его жестокая природа таким образом источала гнев против собственной убогой оболочки. Также у него была привычка правой рукой до половины вытаскивать из ножен свой кинжал, который он постоянно носил, и снова вставлять его обратно. Очевидно, что он имел острый ум, осторожный и проницательный, способный быть и лицемерным, и скрытным. Храбрость, отчаянная и жестокая, не покинула его и в минуту самой смерти: когда люди оставили его, он предпочел скорее умереть с мечом в руках, чем постыдным бегством продлить свою жизнь, не зная, не ждет ли его уже вскоре смерть от болезни или иной мучительный конец. {178}

После того, как в вышеупомянутый день состоялась торжественная коронация короля Генриха, в Вестминстере был проведен первый Парламент, на котором было рассмотрено так много вопросов (к моему сожалению, я не могу сказать «умело рассмотрено»), что краткий характер этого рассказа не позволяет мне перечислить их все. Среди прочего проголосовали за объявление вне закона, или «изгнание с лишением прав», тридцати человек [162] ; хотя по сравнению с временами короля Ричарда или короля Эдуарда, когда при подобных обстоятельствах наказанию подвергалось б ольшее количество народа, этот шаг казался вполне милосердным, тем не менее данные меры вызвали серьезное осуждение.

О боже! Что же ждет дальше наших королей, и могут ли они надеяться на то, что в день сражения их не бросят и не оставят без помощи хотя бы их собственные подданные, которых собрал под знамена господина лишь один страх перед ним? Ведь такое уже случалось, и не раз, и не столь уж маловероятно, что и в будущем, брошенные своими сторонниками, они могут потерять все — наследство, богатства и даже саму жизнь.

На этом Парламенте была подтверждена верховная власть нашего лорда короля, принадлежащая ему не по одному, а по многим правам: так что мы можем быть уверены, что он управляет английским народом совершенно законно, а не как захватчик, одержавший победу в войне. Однако некоторые считали, что было бы мудрее обойти молчанием этот вопрос, чем закреплять его в законодательном акте Парламента, особенно потому, что на том же самом Парламенте обсуждалась с согласия короля возможность его брака с леди Елизаветой, старшей дочерью короля Эдуарда, чья фигура возникла из необходимости укрепить права самого короля. {179}

Таким образом, подавив эти мятежи, которые наполнили тревогой его сердце, и уладив все дела с северянами, король возвратился в Лондон…

Тем временем по какой-то малозначительной и надуманной причине там возникли большие волнения. Поскольку дело обстояло так, что еще со времени, когда Эдуард, свергнув Генриха VI, присвоил себе королевство Английское, люди были взрощены в расколе, от которого позднее никак не могли отказаться, и так немыслимо запутали свои божеские и человеческие обязательства, что, ослепленные фанатичной преданностью, ведомые не благоразумием, но грехом и неправедной страстью, были вовлечены в тысячи распрей. Эту беду, которую практически искоренил Эдуард, истребив почти всех потомков Генриха VI, вновь воскресил к жизни его брат Ричард, который своим примером навел других на мысль затеять новые раздоры и интриги и так заполучить себе побольше власти или привилегий.

Самый последний среди таких авантюристов был священник низкого происхождения по имени Ричард и фамилии Саймоне, человек столь же хитрый, сколь и порочный. Он и замыслил это злодейское дело, могущее поколебать устои и спокойствие государства. В Оксфорде, где он посвятил себя науке, он воспитывал некоего юнца, звавшегося Ламбертом Симнелом [163] . Сначала священник преподавал мальчику изысканные манеры, с тем чтобы, если тому когда-нибудь придется выдавать себя за юношу королевского происхождения (что входило в его планы), люди с большей готовностью поверили бы этому смелому обману.

Некоторое время спустя после того, как Генрих VII (только-только получивший власть) заключил Эдуарда, единственного сына герцога Кларенса, в Лондонский Тауэр, и, как поговаривали, Эдуард был там убит, священник Ричард решил, что пробил час, когда он может с выгодой для себя осуществить задуманное злодеяние. Он изменил мальчику имя, назвав его так же, как и сына герцога Кларенса — Эдуардом, и немедленно отбыл с ним к берегам Ирландии. Там он тайно встретился со многими представителями ирландской знати, которые, по слухам, были недружелюбно настроены по отношению к Генриху. Стараясь завоевать их доверие, он описал им, как спас от смерти сына герцога Кларенса и как привез его на землю, где (как он слышал) всегда заботились о семействе короля Эдуарда и всем было дорого его имя.

Дворяне с готовностью поверили этой истории и вскоре стали пересказывать ее другим. Она была так легко принята на веру, что Томас Фицджералд, ирландский канцлер короля Генриха на острове, одним из первых признав в мальчике отпрыска королевских кровей, стал оказывать ему всяческую поддержку. Фицджеральд сначала собрал вместе всех своих приверженцев и рассказал им о прибытии мальчика и о том, что королевство Английское принадлежит тому по праву единственного [оставшегося в живых] мужчины королевской крови, и призвал их поддержать его в попытке восстановить юношу на троне. Затем он посвятил в эти планы остальных дворян, которые обещали ему любую помощь, что в их власти. Эти новости быстро облетели все ирландские города, которые сразу же выказали свою преданность юноше, назвав его королем. Тогда зачинщики этого заговора послали в Англию секретных гонцов к тем людям, кого они знали как сторонников короля Ричарда, умоляя их решиться поддержать мальчика. Другие гонцы отправились во Фландрию к сестре Эдуарда Маргарите, вдове герцога Карла Бургундского, также просить о помощи…

Леди Маргарита действительно не могла не знать о том, что династия Йорков была почти полностью уничтожена ее братом Ричардом, но ненависть, которая практически стерла с лица земли семейство Генриха VI, еще клокотала, и ей не по сердцу был тот брак, который, как мы говорили, наконец объединил два дома — Йорков и Ланкастеров. Она преследовала Генриха своей жуткой злобой и никогда не упускала случая чем-нибудь навредить ему как представителю враждебной фракции. Поэтому, узнав о недавно возникшей новой коалиции против Генриха, хотя и считая, что в ее основе лежит обман (как это и было в действительности), она не только обещала помощь, но и взяла на себя труд уговорить примкнуть к заговору еще нескольких человек из английской знати. Кроме того, лорд Фрэнсис Ловелл, добравшийся к тому времени до берегов Фландрии, поощрял эту женщину осуществить и более честолюбивые планы.

Когда обо всех этих вещах доложили Генриху, он был глубоко встревожен (что вполне естественно) тем, что обман простого священника может спровоцировать столь серьезное нападение на него. Однако, придерживаясь правила, что хороший полководец может победить врага не только силой, но и хитростью, он предложил попробовать образумить своих подданных без вооруженного конфликта. Поэтому Совет знати, собравшийся в картезианском монастыре [164] при королевском дворце, который король позднее назвал Ричмондом, рассматривал меры, необходимые при таком опасном положении.

Лишь только собравшись, все согласились с тем, что благоразумнее всего перед обсуждением каких-либо других вопросов распространить амнистию на всех виновных в преступлениях, а иначе, если еще ее отсрочить, то у сэра Томаса Брутона (Broughton), в течение долгого времени державшегося лорда Фрэнсиса Ловелла и находившегося с ним и сейчас, а также у других участников нового заговора, пребывающих в отчаянии от того, что не получили прощения, не будет иного выхода, кроме как держаться своего решения и, подвергая себя большим опасностям, погрузиться в открытый мятеж. Посему король сразу провозгласил амнистию и освобождение от наказания для всех обвиненных в измене или любых других преступлениях. Во-вторых, после долгого обсуждения всем показалось здравым продемонстрировать народу сына герцога Кларенса с целью изгнать из умов безрассудную мысль о том, что мальчик находится в Ирландии. Также было принято много постановлений, касающихся усовершенствования общественного управления [165] .

…Король, распустив свой Совет, прибыл в Лондон и в следующее воскресенье приказал провести Эдуарда, сына герцога Кларенса, из Тауэра через центр города к собору Св. Павла. Здесь мальчик (как его научили), показывая себя каждому, принял участие в богослужении, а затем говорил со многими важными персонами и особенно с теми, кто был на подозрении у короля, так, чтобы они смогли ясно осознать, что ирландцы основывают свое новое восстание на пустой и ложной причине. Но это лекарство оказалось бесполезным для нездоровых умов, поскольку Джон, граф Линкольнский, сын Джона, герцога Саффолка, и сестры короля Эдуарда, Елизаветы, вместе с Томасом Брутоном и многими другими, жаждавшими переворота, присоединился к заговору против Генриха и решил отправиться к Маргарите для объединения с другими предводителями восстания. Поэтому, как только Совет был распущен королем, граф тайно бежал во Фландрию и там вместе с Маргаритой и лордом Фрэнсисом Ловеллом занялся приготовлениями к войне.

Тем временем король Генрих, который надеялся успокоить знать, показав Эдуарда, подлинного сына герцога Кларенса, сконцентрировал усилия на усмирении безрассудности ирландцев, когда внезапно узнал о бегстве графа Линкольнского. Придя от этого в ярость, король решил открыто преследовать по суду своих врагов и жестоко отомстить за совершенные ими преступления: как он чувствовал, здесь нельзя было обойтись простым благоразумием. Соответственно он приказал солдатам встать под ружье, а сам, боясь, как бы граф тем временем не вовлек в заговор много знати, полностью перегородил ту часть острова, которая ближе всего примыкала к Фландрии, — маршрут, которым ранее следовал граф при своем побеге. Когда король достиг Берисент-Эдмундса, ему доложили о приближении маркиза Томаса Дорсета. Подозревая о причастности того к заговору, король приказал Джону, графу Оксфордскому, арестовать его и поместить в Лондонский Тауэр…

Оттуда король отправился в Норидж, где праздновал Пасхальную неделю. Затем он посетил место под названием Уолсингхэм (Walsingham) [166] , где рьяно молился перед образом Благословенной Девы Марии — кому там поклоняются с особой преданностью, — чтобы она оберегла его от коварства врагов. Наконец, пройдя через все прибрежные районы, король нашел, что там все тихо и спокойно, и возвратился в Кембридж.

Тем временем Джон, граф Линкольнский, и Фрэнсис Ловелл, получив от Маргариты армию приблизительно в две тысячи воинов, состоящую из немцев под командованием искушенного в сражениях Мартина Шварца, приплыли в Ирландию и в городе Дублине короновали юношу Ламберта — человека позорного происхождения, поменявшего свое имя и звавшегося теперь Эдуардом — кого притворно (что ясно понимали) называли сыном герцога Кларенса. После этого, собрав большое число нищих и почти невооруженных ирландцев под предводительством Томаса Джеральдина [167] , они приплыли в Англию со своим новым королем и высадились, согласно плану, на западном побережье недалеко от Ланкастера, рассчитывая на богатство и помощь Томаса Брутона, который имел большую власть в тех землях и был (что объяснено выше) одним из заговорщиков.

Король Генрих действительно ожидал именно того, что и случилось впоследствии на самом деле, и незадолго до прибытия врага послал Кристофера Урсвика (Urswick) выяснить, способны ли порты на Ланкаширском побережье принять большие суда; в случае, если бы они оказались подходящими для его недругов, он мог бы сразу разместить там своих солдат, чтобы не дать врагу возможности пристать к берегу. Кристофер выполнил распоряжение и, узнав, что дно там глубокое, отправился назад к королю. Но по дороге ему рассказали о внезапной высадке неприятеля. Тогда он послал вперед гонца сообщить королю о подходе врагов, а затем, прибыв сразу за гонцом, сам дал более полный отчет о положении дел.

Король находился в Ковентри, когда прибыл гонец. Отложив все прочие дела, он рассудил, что немедленно должен выступить навстречу противнику, чтобы не дать ему времени собрать большие силы. Он двинулся в Ноттингем и разбил лагерь недалеко от города, расположенного в лесу, который местными людьми зовется Бенрис (Banrys). В сопровождении большого числа воинов туда к нему прибыли Джордж Талбот, граф Шрусбери, лорд Джордж Срендж и Джон Чейни — все выдающиеся полководцы, а также многие другие, опытные в военных делах.

Граф Линкольнский тем временем вступил в Йоркшир вместе с другими мятежниками, двигаясь медленно и не причиняя никакого вреда местным жителям, поскольку надеялся, что кое-кто из них встанет на его сторону. Но, увидев, что его войско так и не увеличилось, он все же решил испытать свою военную удачу, памятуя о том, как двумя годами ранее Генрихе небольшим количеством солдат победил большую армию короля Ричарда; и хотя и немцы, и ирландцы объявили, что целью их прибытия является восстановление на троне молодого Эдуарда, недавно коронованного в Ирландии, граф (который, как мы уже сказали, был сыном сестры короля Эдуарда) планировал в случае победы сам получить корону.

Так, доверившись богу войны, граф из Йоркшира взял путь на город под названием Ньюарк на берегу реки Трент, с тем чтобы, пополнив там ряды своего войска, быть в состоянии двинуться прямо на короля. Но прежде чем он достиг этого места, король Генрих (в вечер накануне сражения) сам отправился навстречу врагу и прибыл в Ньюарк. Не задержавшись там, он отошел на три мили от города, где и расположился на ночлег. Граф, узнав о подходе короля, нисколько не встревожился, но, продолжая двигаться в выбранном направлении, в тот же самый день прибыл в деревню, рядом с которой был разбит лагерь его противника и которая называется Стоук, где и сделал привал.

На следующий день король, разбив свое войско на три колонны, подошел к деревне Стоук, остановился перед лагерем графа и предложил драться на этой земле. Принимая вызов, граф вывел вперед свои отряды и дал сигнал к сражению. Обе стороны бились очень ожесточенно. Те яростные люди гор, немцы, столь опытные в войне, находились в центре сражения, лишь немногим уступая англичанам в доблести. Мартин Шварц, их предводитель, был далеко не последним по своей храбрости и решительности. С другой стороны, ирландцы, хотя и сражались очень рьяно, не были, однако (по традиции их страны), защищены доспехами и чаще других участников сражения падали замертво под страшными ударами. Но жестокое избиение несчастных ирландцев не посеяло паники среди воюющих.

В течение некоторого времени не было заметно преимущества какой-либо из сторон, но наконец первая шеренга армии короля (единственная вовлеченная в битву и выстоявшая) атаковала врага с такой силой, что сразу отделила ряды неприятеля от их вожаков, продолжавших сопротивляться. Затем оставшиеся отряды врага обратились в бегство; тогда бежавшие были или захвачены в плен, или убиты. Насколько безрассудным был дух, вдохновлявший вражеских солдат, стало вполне очевидным только по окончании сражения, поскольку их лидеры Джон, граф Линкольнский, лорд Фрэнсис Ловелл, Томас Брутон и самые смелые Мартин Шварц и ирландский командир Томас Джеральдин были убиты прямо там, где их захватили во время сражения.

Ламберт, самозваный мальчик-король, был захвачен вместе со своим наставником Ричардом, но обоим сохранили жизнь: невинному парню — потому что слишком юн, чтобы отвечать самому за любые преступления, наставнику — потому что священник. Ламберт жив и поныне и служит королевским сокольничьим; до этого некоторое время он был приставлен к вертелу и делал другую черную работу на королевской кухне. {180}

…Победа досталась королю, да будет благословен Господь, несмотря на то, что перед местом сражения были хитроумно расставлены люди, которые убеждали многих королевских подданных, прибывавших к его Светлости, что король бросил поле боя и бежал. Благодаря таким изощренным уловкам и сообщениям многие преданные королю люди повернули вспять, а некоторые дворяне из страха поскакали к храму и остановились там ждать лучших новостей.

Сражение было проиграно из-за того, что вышеназванного Мартина Шварца обманули, поскольку, когда он возглавил этот поход, граф Линкольн обнадежил его, пообещав, что после высадки под знамена упомянутого графа встанет еще много народа. Но когда они зашли уже далеко в глубь страны, а он так и не увидел ничего подобного, вот тогда он хорошо понял, что его обманули, потому-то и сказал графу: «Сэр, теперь я отлично вижу, что Вы ввели в заблуждение себя и меня, но тем не менее я исполню все, что обещал миледи герцогине, и призываю Вас сделать то же».

И после этого он поскакал к полю битвы еще быстрее с таким мужеством, как если бы у него имелось на двадцать тысяч человек больше, и там сдержал обещание таким образом, что сам он и граф вместе со многими из своих людей пали на поле брани. {181}