…Эти мысли не оставляли его [Ричарда Глостера]. Наконец он придумал предлог, с помощью которого можно было бы обмануть людей так, чтобы его деяния не вызвали всплеска недовольства. И как человек, слепо рвущийся к власти, готовый теперь ради своей цели пойти на любую низость, он не пощадил ни кровь своей семьи, ни честь ее. Он не заботился о достоинстве, придумав такую уловку: посоветовавшись тайно с неким Ральфом Шаа (Ralph Shaa), братом мэра города и богословом, пользовавшимся тогда большим уважением, он заявил, что должен был наследовать своему отцу по праву старшего сына, которого Ричард, герцог Йорк, его отец, породил от своей жены Сесили (Cecily). Поскольку очевидно, что правивший прежде Эдуард был бастардом [147] , то есть рожденным не честной и законной женой, он просил упомянутого Шаа убедить в этом людей на своей проповеди в соборе Св. Павла, в конце которой те должны были признать его своим истинным господином. Он утверждал, что настаивает на этом и готов скорее пожертвовать честью своей матери, нежели снести осквернение столь благородного королевства правителями такого происхождения. Этот Ральф, то ли обуянный страхом, то ли лишенный рассудка, обещал повиноваться приказу и все исполнить.

В назначенный день герцог Ричард прибыл к собору Св. Павла сильно преобразившимся: он ехал величаво, словно король, в сопровождении многочисленной вооруженной охраны, и там внимательно слушал проповедь, на которой Ральф Шаа, ученый человек, используя эту возможность, обратился к прихожанам не с божественным словом, но повел постыдные речи, убеждая людей в том, что тот последний король Эдуард был порожден не герцогом Ричардом Йорком, но неким другим, имевшим тайную близость с его матерью, и что это было очевидно, потому что король Эдуард не был похож на Ричарда-отца ни лицом, ни фигурой: ибо первый был высок, другой же — низкоросл, тот имел крупное лицо, другой же — небольшое и круглое. Как бы то ни было, если внимательно рассмотреть дело, никто не станет сомневаться в том, что только Ричард, находящийся ныне здесь, и есть единственный законный сын герцога: именно он по праву должен унаследовать государство своего отца; и поэтому Шаа призвал родовую знать сделать своим королем Ричарда, герцога Глостера, истинного отпрыска королевской крови, и отвергнуть всех других, рожденных во грехе.

Услышав эти речи, люди были потрясены и смущены таким бесстыдством, все прониклись отвращением и брезгливостью к суетности, безрассудству и глупости проповедника, так же как и безумию герцога Ричарда, который в диком помутнении рассудка не увидел, сколь обесславил собственный дом и целое королевство, каким невиданным позором было открыто обвинять в прелюбодеянии свою мать, женщину целомудренной и благородной жизни, как вымарал в грязи имя своего достойнейшего брата и какую печать вечного бесчестья поставил он на своих невинных племянников.

В тот момент вы могли бы видеть, как некоторые, сраженные такой невообразимой новостью, застыли словно безумные; другие были ошеломлены вопиющей жестокостью и коварством этого поступка и испугались за себя, потому что были друзьями детей короля; третьи же, наконец, сожалели о судьбе детей, чья горькая участь теперь была предрешена, но по общему свидетельству, в той проповеди бастардами называли детей короля Эдуарда, а не его самого, что противоречило любой логике [148] . Что касается Сесил и, матери короля Эдуарда, как было уже сказано, ложно обвиненной в прелюбодеянии, то впоследствии она всюду жаловалась многим истинно благородным людям, некоторые из которых до сих пор живы, на то, какое страшное оскорбление нанес ей ее сын, Ричард…

…Таким образом, отныне все примирились, хотя больше из страха, чем по доброй воле, с тем, что верховная власть принадлежит герцогу Ричарду, о чем было повсюду сообщено; сам же он, сильно опасаясь за свою голову, твердо решил повременить с Советом, несмотря на то что многие из друзей убеждали его самому всенародно провозгласить себя королем и одним махом разделаться сразу со всем. Все же, чтобы своими действиями не вызвать открытого недовольства, он хотел как-то убедить народ, для чего это решение должно было быть принято от имени других людей, например судей.

И вот, приблизительно 13 июня, он велел судьям и членам городского магистрата, Роберту Биллесу, лорду мэру, Томасу Норланду и Уильяму Марину, шерифам, собраться вместе с олдерменами в Гилдхолле. К ним он послал герцога Бэкингема в сопровождении нескольких дворян, составлявших его совет, представить его сторону и от его имени потребовать выслушать их доводы, чтобы разобраться-таки с этим сложным делом и постановить декретом, как поступить с богатствами целого государства и жителями его.

Герцог Бэкингем, поставленный защищать в долгом процессе интересы герцога Ричарда, объявил, что не существует никаких иных причин, кроме закона, преданности, решимости, честности и справедливости, следуя коим необходимо было бы вернуть герцогу Ричарду королевство, которого прежде обманом его лишил собственный брат Эдуард, и поэтому он молит благородное собрание данной им властью разрешить это дело и определиться со столь тяжелым вопросом, благодаря чему Ричард смог бы, по доброй воле простого народа, которому они дадут правителя в соответствии с их суждением, осуществить наконец-таки свое королевское право, что послужило бы общему благоденствию, ведь герцог Ричард имеет ту мудрость и скромность, которые, по убеждению всех людей, обеспечат господство закона и благоразумия в стране. Это было требованием и решением самого герцога, которому никто не посмел перечить, потому что сила всегда попирает закон.

На следующий день герцог Ричард Глостер проехал в карете короля от Тауэра к центру города в Вестминстер в королевских одеждах в сопровождении крепкой вооруженной охраны, так как если бы испуганные судьи уже поддержали по закону его сторону. Тогда он впервые повел дела как король: принял решения по некоторым вопросам, пообещав, что другие выслушает позже; членам городского магистрата дал указ, чтобы впредь все делалось от его имени… {168}

С этого дня [149] герцоги не действовали больше в тайне, но открыто проявили свои намерения, поскольку упомянутый протектор Ричард, вызвав устрашающее количество вооруженных людей с севера, Уэльса и со всех других частей, тогда находившихся у них в подчинении, принял на себя управление королевством и королевский титул в двадцатый день вышеупомянутого месяца июня; и в тот же самый день в Большом зале в Вестминстере воссел на мраморном троне. Предлог для этого акта узурпации и захвата трона был следующим: в некоем прошении на свитке пергамента заявлялось о незаконнорожденности сыновей короля Эдуарда на том основании, что он был женат на некоей леди Элеоноре Батлер (Eleanor Boteler) еще до своего брака с королевой Елизаветой; к тому же род другого его брата, Георга, герцога Кларенса, был лишен прав; и, таким образом, теперь единственным человеком, в чьих жилах текла истинная, неиспорченная наследственная кровь Ричарда, герцога Йорка, оставался только упомянутый Ричард, герцог Глостер. И по этой причине в конце упомянутого послания содержалась нижайшая просьба к нему со стороны лордов и Палаты общин государства принять на себя свои законные права. Однако именно тогда поползли слухи, что это прошение было состряпано на севере, откуда и стекались в Лондон многочисленные толпы людей; хотя одновременно все очень хорошо знали, кто был единственным зачинателем в Лондоне столь мятежных и позорных дел. {169}

Король Ричард после коронации взял путь к Глостеру, чтобы посетить в своем новом почетном статусе город, по которому он имел прежний титул, раздумывая над осуществлением своего давнего замысла. И, поскольку рассудок подсказывал ему, что, пока живы племянники, люди не будут считать его законным правителем, он решил срочно избавиться от них, как будто убийство родственников могло изменить суть дела и сделать его славным королем. Потому он послал некоего Джона Грина, которому особенно доверял, к сэру Роберту Брэкенбери (Brackenbury), коменданту Тауэра, с письмом, где приказывал любым способом придать смерти этих двух детей. Джон Грин передал поручение Брэкенбери, преклонив колени перед ликом Мадонны в Тауэре, на что тот прямо ответил, что даже под страхом смерти никогда не убьет их; эти слова Джон Грин передал королю Ричарду, застав того в Уорике. Такой ответ столь сильно опечалил и раздосадовал его, что той же ночью он поведал своему доверенному:

— Ах, кому я могу доверять? Те, кого я сам возвысил, те, кто, я надеялся, будут всегда верно служить мне, даже они подводят меня и не исполняют моего указа.

— Сир, — отвечал его паж, — я осмелюсь сказать, что там, на соломенном тюфяке, лежит один человек, который ради спокойствия Вашей Светлости не откажется выполнить ни одного поручения, каким бы сложным оно ни было.

Он подразумевал сэра Джеймса Тирелла (Tyrell), который, будучи человеком прекрасной наружности, по своей природной одаренности достоин служить более благородному принцу, поскольку Господь в милости своей наградил его как искренностью и железной волей, так и силой и остроумием. Чрезвычайно мужественный и отчаянный, он страстно желал возвыситься, что ему никак не удавалось из-за препятствий, чинимых сэром Ричардом Ратклиффандом (Ratcliffand) и Уильямом Кэтсби, которые в борьбе за благосклонность принца не терпели конкурентов, а уж тем более такого, который не был даже пэром, и не давали ему проявить свое рвение, о чем этот паж был хорошо осведомлен. И вот теперь представился случай. И, ведомый сомнительной дружбой, он воспользовался моментом для продвижения Тирелла, сослужив тем самым ему такую страшную службу, какой не смог бы никто из врагов его, кроме дьявола. На слова пажа король Ричард вскочил (во время секретных совещаний он сидел на специальном ковре) и вышел в комнату, где находилось убогое походное ложе. На нем он нашел сэра Джеймса и сэра Томаса Тиреллов, братьев по крови, но людей совершенно разных. Король весело сказал им:

— Господа, что же вы так рано легли спать?!

И вызвав к себе сэра Джеймса, тайно поведал ему свои грязные планы, в которых тот не нашел ничего странного. Потому на следующий день он послал его к Брэкенбэри с письмом, в котором приказал оставить сэру Джеймсу все ключи от Тауэра на одну ночь, чтобы тот мог в конце концов выполнить данное королем поручение. Доставив письмо и получив ключи, сэр Джеймс начал готовиться к убийству. Принцу уже стало ясно, что править будет не он, а корону получит его дядя, лишь только протектор перестал упоминать его имя и повел себя как король. Он, сокрушенно вздохнув, тогда сказал:

— Увы, хотя я теряю свое королевство, но, надеюсь, дядя все же пощадит мою жизнь.

Тот слуга, который рассказал принцу об этих произошедших в королевстве изменениях, подбодрил его добрыми словами и предоставил наилучшие условия, на которые только был способен. Но немедленно принца вместе с братом заперли и удалили от них всех слуг, за исключением одного по имени Черный Билл, или Уильям Душегуб, который прислуживал и следил за ними. После этого принц уже никогда не наряжался и не завязывал своих шнурков (шнурков с наконечниками вместо пуговиц), но вместе с тем малышом, своим братом, пребывал в задумчивости и отчаянии до того момента, пока вероломная смерть не покончила с их несчастной долей [150] .

По замыслу сэра Джеймса Тирелла, они должны были быть убиты в собственных постелях. Для исполнения этого плана он назначил Май-леса Фореста, одного из четырех охранников, человека, уже искушенного в убийствах. К нему он приставил некоего Джона Дайтона, здоровенного детину, своего собственного конюха. Затем Майлес Форест и Джон Дайтон, удалив всех остальных слуг, около полуночи (когда невинные дети были в постели) вошли к ним в опочивальню и неожиданно накинулись на них, скрутили, замотали простынями, набросили перины и подушки на рты и стали душить: так их невинные души отправились на небеса, оставив мучителям в кроватях бездыханные тела. Когда негодяи убедились, что их жертвы уже мертвы, они положили обнаженные тела на кровати и привели сэра Джеймса. Тот, взглянув, заставил убийц закопать их глубоко в землю у подножия лестницы и завалить большой кучей камней. {172}

Между тем два сына короля Эдуарда, о которых мы уже говорили, оставались в Лондонском Тауэре под надзором нескольких людей, специально назначенных для этой цели. Намереваясь освободить их из заточения, жители южных и западных частей королевства стали устраивать секретные встречи и заговоры. Вскоре стало известно, что ради осуществления этих планов делается многое — что-то в тайне, а что-то открыто — особенно теми, кто из страха за свою жизнь прятался за стенами святых мест. Ходили также слухи, что те, кто нашел убежище в храмах, советовали нескольким дочерям короля скрытно оставить Вестминстер и схорониться за морем; замысел состоял в том, чтобы в том случае, если в Тауэре с упомянутыми сыновьями последнего короля все же случится непоправимое несчастье, то хотя бы его дочери остались бы в безопасности, а королевство когда-нибудь можно было бы вновь передать в руки законных наследников. Когда все открылось, благородная обитель монахов в Вестминстере вместе с окрестностями приняла вид замка и крепости, поскольку король Ричард назначил своих самых суровых людей неусыпно охранять ее. Командиром и главой их был некий Джон Несфелд, эсквайр, который поставил часовых на все входы и выходы монастыря, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти без его разрешения.

Наконец в окрестностях Лондона, повсюду на землях Кента, Эссекса, Сассекса, Гэмпшира, Дорсета, Девоншира, Сомерсета, Уилтшира и Беркшира, так же как и в некоторых других южных округах королевства, люди решились отомстить за нанесенные им ранее обиды. Было принародно объявлено, что Генрих, герцог Бэкингем, который тогда находился в Брекноке (Brecknock) в Уэльсе [151] , раскаивается в своем прежнем поведении и будет главным предводителем в этой попытке; тогда же распространился слух, что вышеназванные сыновья короля Эдуарда умерли насильственной смертью, но точно неизвестно какой. Соответственно все те, кто готовил восстание, понимая, что их замыслы постигнет неудача в случае, если они не смогут найти того, кто возглавит их мятеж, обратили свои взоры на Генриха, графа Ричмонда, уже много лет жившего в изгнании в Бретани. Тогда герцог Бэкингем по совету лорда епископа Илийского, который был в ту пору его пленником в Брекноке, послал ему депешу с просьбой поспешить как можно быстрее к берегам Англии, дабы жениться на Елизавете, старшей дочери последнего короля, и взять при этом под руку свою королевство Английское.

Однако благодаря проискам шпионов все эти планы мятежников стали полностью известны королю Ричарду, который, как уже показал пройденный им к вершине власти путь, никогда не дремал, будучи всегда начеку и во всеоружии. Он придумал разместить повсюду в Уэльсе и во всех его пределах вооруженных людей, чьей задачей было окружить владения упомянутого герцога и подготовиться к нападению, как только он высунет оттуда свой нос. Эти люди жаждали любым способом помешать герцогу, согреваемые мыслью получить его богатства, которые король пообещал им за это. В результате со стороны замка Брекнок, который был обращен лицом к Уэльсу, за всей окруженной территорией с помощью своих братьев и родственников тщательно следил Томас, сын последнего сэра Роджера Воэна; одновременно Хэмфри Стаффорд частично разрушил мосты и дороги, по которым можно было пробраться в Англию, и большими силами охранял другую сторону.

Герцог тем временем пребывал в Уэбли (Webley), в доме Уолтера Девере (Walter Devereux), лорда Феррерса (Ferrers), вместе с упомянутым епископом Илийским и другими своими советниками. Оказавшись в чрезвычайно сложном положении и не имея возможности перемещаться, он нашел наиболее безопасный способ спасения, сначала переодевшись, а затем тайно оставив своих людей, но был в конце концов обнаружен в доме бедного человека из-за того, что туда доставляли гораздо больше еды, чем обычно [152] . После этого его отвезли в город Солсбери, куда король явился в сопровождении громадного войска в День поминовения усопших; и, несмотря на праздник Господень, герцог понес тяжкое наказание на рыночной площади того города.

На следующий день король повел всю свою армию на запад королевства, где собрались почти все его враги, за исключением прибывших из Кента, в Гилдфорде, которые ожидали исхода событий. Когда он достиг города Эксетера, повергнутые в чрезвычайный ужас при его приближении Питер Куртене, епископ Эксетерский, а также Томас, маркиз Дорсет и часть другой знати из соседних областей, принявшие участие в заговоре, собрались на побережье. Те из них, кто смог найти готовые к отплытию суда, отправились к берегам Бретани. Другие какое-то время прятались у своих верных друзей, а впоследствии нашли прибежище за стенами святых мест. Один благороднейший рыцарь того города по имени Томас Сейнт Леджер (Thomas Saint Ledger) погиб [153] ; ради спасения его жизни предлагались очень большие суммы денег, но все оказалось напрасно, и он был приговорен к суровому наказанию…

…В то время как повсюду на западе происходили все описанные выше события и король был все еще в упомянутом городе Эксетере, Генрих, граф Ричмонд, ничего не зная о постигшей его сторонников беде, на нескольких кораблях отплыл со своими сторонниками из Бретани и бросил якорь в Плимутской гавани, намереваясь навести порядок в королевстве. Когда до него наконец дошли новости о случившемся — смерти герцога Бэкингема и бегстве его собственных приверженцев, — он сразу поднял парус и снова отправился в море. {173}