Шрифт:
…Кто-то тряс ее за плечо, и настойчивый голос повторял:
– Юлия, Юлия, проснитесь!
Она открыла глаза и увидела лицо низко склонившейся над ней Тамары. Та в упор смотрела в глаза Юлии. Юлия отшатнулась и невольно подняла руки, защищаясь. Тамара выпрямилась, пробормотав:
– Вы плакали во сне. Я подумала, что лучше вам проснуться…
Юлия провела ладонями по лицу. Лицо было мокрым. «Женька, – вспомнила она, – Женька… что-то было… Женька… как больно!» Ткань сна, такая яркая секунду назад, натягивалась и рвалась. На месте картинок поползли черные дыры… Они становились все больше и больше, и уже ничего нельзя было разобрать.
– Выпейте, скорее заснете! – Тамара поднесла чашку с чем-то, сладко пахнущим ванилью, к губам Юлии.
– Не хочу, – прошептала Юлия. От сильного запаха ванили ее замутило. – Я не хочу спать. Потом. Где Алекс?
– Еще не вернулся, – ответила Тамара. – Я помогу вам сесть.
Она обняла Юлию за плечи. У нее были крупные сильные руки. Юлия взглянула на ее пальцы с коротко остриженными ногтями, покрытыми серебристым лаком. Что-то шевельнулось в памяти. Ногти, сверкающие, как рыбья чешуя… впившиеся в плечи мужчины… красные полосы на коже, выползающие из-под ногтей…
– Уходите, – прошептала Юлия, отворачиваясь. – Уходите!
– Вам нужно поддерживать силы, – сказала Тамара, приподнимая Юлию. – Пейте!
Питье – какао – было густым и приторно-сладким. Тамара подложила под спину Юлии подушку. Юлия почувствовала, как мутная волна тошноты подкатила к горлу. Она попыталась отвернуться.
– Пейте! – сказала Тамара, и Юлия уловила нотку раздражения в ее голосе.
Она стала пить короткими мелкими глотками, перестав дышать, чтобы не чувствовать приторной мерзкой сладости питья.
– Вот так, молодец, – сказала Тамара, промокая салфеткой губы Юлии. – Теперь поспите.
Она хотела убрать подушку из-под спины Юлии, но та прошептала: «Не нужно». Ей казалось, что, если она ляжет, ее тотчас стошнит. Тамара не стала настаивать и неслышно вышла, унося пустую чашку.
Глава 26
Страх
Дни сменялись ночами, но Юлия их не замечала. Время для нее остановилось…
В одну из редких теперь минут просветления она бессмысленно смотрела в окно. За окном таял неяркий зимний день, переходя в ранние зимние сумерки. Пролетали редкие снежинки.
«Сейчас утро? – подумала Юлия. – Или вечер?»
Она знала, что на тумбочке стояли часы. Прислушавшись, она услышала их слабое мерное тиканье. Она с трудом повернулась на бок. Циферблат сливался в сплошное серое пятно. Юлия прищурилась. На сером пятне проступили черные готические цифры. Три часа. Недавно приходила Тамара, поила ее чем-то… Или это было утром? На темной полированной поверхности тумбочки был рассыпан белый порошок. Юлия смотрела на порошок – длинную, едва заметную белую дорожку, похожую на Млечный Путь в ночном небе. Порошок… Она протянула руку и прикоснулась кончиком пальца к краю белой дорожки. Поднесла палец ко рту. Сахар?
Порошок был сладко-горьким на вкус. Она почувствовала, как свело мышцы горла, и закашлялась. Переждав приступ кашля, Юлия медленно откинула одеяло и спустила ноги на пол, задохнувшись от усилия. Сердце колотилось в горле. Она сидела на постели, закрыв глаза. Юлия не знала, сколько прошло времени – час или минута.
– Вставай! – приказала она себе.
Держась за спинку кровати, она встала с постели. Тотчас же закружилась голова, и снова подкатила тошнота. Сжав зубы, Юлия сделала шаг и, покачнувшись, ухватилась за край тумбочки. Еще шаг. И еще. Она не помнила, как добралась до ванной. Нагнулась над унитазом, и ее вырвало. Она опустилась на пол, ощутив холод кафеля. После рвоты ей стало легче. Сознание прояснилось впервые за много дней. Сидя на полу, она думала: «Как все просто. Белый порошок… Галлюциноген… наркотик… Зачем?»
Ей казалось сейчас, что где-то в глубинах сознания она догадывалась… она всегда знала, что умрет… Свое умирание она приняла как наказание за новую жизнь… чувствуя вину за измену Женьке. Она приняла свое умирание покорно и обреченно, как животное. Она вспомнила серебряные ногти на плечах мужчины, которого приняла за Женьку… Они были в постели… Тамара и Алекс. Алекс! Молодые, они смеялись над ней! Она видела их смеющиеся лица и слышала голоса. Алекс что-то говорил… она смеялась.
Юлии кажется, что она слышит смех. И стон… Они любили друг друга… Серебряные ногти, вцепившиеся в тело мужчины… красные полосы на его коже… сплетенные ноги… стон… слетевшее на пол покрывало, разбросанная в беспорядке одежда… Белый свитер Алекса из шерсти альпаки, который они купили в Мексике на крытой торговой площади… где было полно народу, шум и гам… крики продавцов… и так много всего – вышитых платьев, кожаных индейских сумочек, шерстяных тканых ковриков, серебра, бирюзы и аметистов… Серебро и аметисты… Алекс подарил ей бусы – овальные бледно-сиреневые кусочки аметиста перемежаются с кубиками серебра. Из сотен серебряных изделий это было самым прекрасным – чистое ослепительное сияние серебра и тускло-сиреневые бусины. Она надела бусы, ощутив прохладу металла. Алекс застегнул замочек, прикоснувшись пальцами к ее шее. Поцеловал в макушку…
О господи, зачем?
От холода каменного пола Юлию зазнобило. В ванной сильно пахло лавандой. Ей казалось, что она сидит в снегу. Холод впивался в тело острыми колючками, поднимался все выше. Она попыталась встать с пола, и ее снова затошнило. Тогда она легла на пол, уткнувшись лицом в ладони. И услышала вой собаки. Лапик, повизгивая и подвывая, скребся когтями в дверь ванной.
– Сейчас, сейчас… – пробормотала Юлия. – Сейчас, мой хороший… сейчас…
Ей не сразу удалось подняться с пола. Цепляясь за стену, она толкнула дверь. Лапик, скуля, бросился ей под ноги.