Кестельри, пользуясь тем, что русскій меморандум офиціально был составлен Чарторыским, отвечал на него довольно резко. „Я нахожу—писал он в кратком отзыве к Государю — с моей стороны, большое облегченіе в том, что полученный мною меморандум не выражает собственных идей Вашего Императорскаго Величества. Мои замечанія изложены с полною свободою, чтобы представить на ваш суд начала, в которых я несогласен с автором меморандума44. Утверждая, что договоры 1813 года сохранили всю свою силу и указав на неверныя показанія Чарторыскаго, англійскій минисгр писал: „Мы никогда не кончилибы, если-бы захотели исчислить все неточности, ко-торыя встречаются во множестве на каждой странице меморандума44. В заключевіе Кестельри сильно возставал против приведеннаго Чарторыским принципа, что военныя издержки могут быть вознаграждаемы территоріальными пріобретеніями. По словам его: „Великія державы, одержавшія победу в борьбе с Наполеоном, должны помнить, что оне вели войну за свободу Европы, а не для расширенія своих владеній“ (20).

Эта переписка, принявшая полемическій характеру кончилась другим русским меморандумом, составленным, по порученію Государя, графом Каподистріа. По словам его, исторія дипломатіи представляет не один пример отмены договоров по причине измененія обстоятельств. Сама Англія, на основаніи такого принципа, несочла себя обязанною исполнить условія Аміенскаго трактата. Справедливость требует, чтобы выгоды, пріобретаемыя каждым из союзников при обіцем успехе, были соразмерны его усиліям и пожертвованіям. Еслибы Император Александр основывал свою политику на разсчетах собственнаго интереса, то заключил-бы мир с Франціей немедленно по истребленіи наполеоновой арміи, собранной на счет всей Европы, а не перешел-бы через Одер для возстановленія могущества Пруссіи и Австріи, для освобожденія Германіи, для спасенія Франціи от неистоваго деспотизма. Россія давно могла объявить свои права на страну, покоренную ея оружіем без всякаго посторонняго содействія, но отсрочила справедливое увеличеніе своих владеніи до того времени, когда все европейскія государства, возвратившія полную независимость, могли совокупно обсуждать свои интересы. Это время настало, и Союзники не в праве оспоривать у Россіи то, что она требует не в видах своего усиленія, а для равновесія Европы. Могущество Великобританіи обхватываете весь земной шар. Она господствуете на Океане, властвует в Индіи, обладает торговлею Леванта, держит в своих руках ключи Средиземнаго моря; отношенія к Голландіи и курфиршество ганноверское дают ей сильное вліяніе на дела континента. Австрія распространяете свое владычество на лучшую часть Германіи и на богатыя области Италіи, покоренный общими усиліями великаго союза под стенами Парижа; иллирійскія провинціи обезпечивают ей господство на Адріатическом море и первенствующее вліяніе в Европейской Турціи; ея настоящее положеніе в Италіи способствуете ей властвовать над Королевствами Неополитанским и Сардинским, оказывать могущественное вліяніе на Швейцарію и охранять от Франціи альпійскую границу. Пруссія владеет северною частью великаго наследія Германской Имперш, распространяв на Висле, Эльбе и Рейне. Германія пріобрела такую политическую прочность, какой еще никогда не имела.... Может-ли Россія льстить себя совершенною безопасностью, ежели не получите надежной военной границы и предоставить жителей герцогства варшавскаго иностранному вліянію?....“

В ответе Императора Александра на отзыв Кестельри, предпосланном записке графа Каподистріа, Государь выразил волю прекратить переписку по делам Польши и просил англійскаго министра на будущее время представлять свои ноты обычным порядком (21).

Одновременно с этою полемикою, неимевшею никаких последствій, кроме разногласія между Союзниками, уполномоченные великих держав открыли предварительный совещанія, для определенія формы сношеній и порядка занятій конгресса. По предложенію Штейна, одобренному Императором Александром, постановлено обсуждать чисто-германскіе вопросы отдельно от общих европейских, предоставя решеніе первых особой коммисіи, из уполномоченных пяти наиболыпих германских держав: Австріи, Пруссіи, Ганновера, Баваріи и Виртемберга. Другая-же „европейская44 коммисія на первый раз была составлена из уполномоченных четырех первостепенных держав: Великобританіи, Россіи, Австріи и Пруссіи 4). Чтобы, при подписант дипломатических актов, не подавать повода к спорам о первенстве, (как это случалось на вестфальском конгрессе), положено было подписываться как попало (p^ele m^ele), либо в алфавитном порядке (22).

В пріуготовительной конференции министров четырех держав, 10 (22) сентября, положили, чтобы уполномоченные Франціи и Испаніи, как держав участвовавших в заключеніи парижскаго трактата, присутствовали в совещаніях коммисіи; но, вместе с тем, четыре Союзныя державы предоставляли себе право распоряжаться, по общему согласию, без всякаго посторонняго вмешательства, завоеванными владеніями в Германіи, Италіи и Польпіе. 16-го (28-го), Талейран получил от Меттерниха записку, с приглашеніем „присутствовать44 (assister) на следующій день, на совещаніи собранных у него уполномоченных Англіи, Россіи и Пруссіи; такая-же записка была послана испанскому министру кавалеру Лабрадору. В назначенное время собралась конференція; за зеленым столом занял место председателя Кестельри 5) и сели: Меттерних, Нессельрод, Гарденберг и Гумбольдт, оставя пустое место между президентом и Меттернихом для уполномоченнаго Франціи; известному противнику наполеонова деспотизма, публицисту Генцу было поручено веденіе протокола.

Несколько минут спустя, Талейран, войдя в залу вместе с Лабрадором, представил его собранію; таким образом уполномоченный младшей линіи Бурбонов, вступая в ареопаг Европы как-бы под защитою уполномоченнаго старшей линіи, придавал ему значеніе представителя двух велігких держав. Началось совещаніе. „Цель нынешней конференці и—сказал председатель, обратясь к Талейрану — познакомить вас с тем, что сделано четырьмя дворами со времени нашего прибытія сюда... У вас протокол?44 спросил он у Меттерниха. Меттерних подал Талейрану бумагу, подписанную министрами четырех держав. Французскій дипломат, начав читать протокол, остановился на слове Союзники (Alli'es), как продолжали называть себя уполномоченные четырех держав, и выразил крайнее удивленіе. „Союзники! — сказал он. — Да где-же мы? В Шомоне или в Лане? Разве еще не заключен мир? Разве еще ведут войну? Против кого-же?“—Ему отвечали, что слово Союзники употреблено только для краткости. „Для краткости — возразил Талейранъ—не следует жертвовать точностью выраженія44. За тем, продолжая чтеніе протокола, он остановился и проговорил, как-бы про себя: „не понимаю!44 Несколько раз останавливался он, возвращаясь к прочитанному им и выказывая усиленное вниманіе, и наконец снова сказал: „ну, право, ничего не понимаю!....“ Для меня — продолжал он, существуют два времени (deux dates), между которыми не признаю ничего: 80-го мая, когда было решено созвать конгрес, и 1-е октября, когда он должен открыться; все, что сделано в промежуток между этими числами, для меня чуждо“. Никто из уполномоченных не поставил ему на вид, что, на основаніи парижскаго трактата, четыре великія державы имели право устроить многія из дел европейской семьи без участія Франціи. Талейран воспользовался их нерешимостью и не подписал составленный ими протоколу на счет порядка совещаній, сказав, что подобный акт требовал зрелаго обсужденія. „Мы собрались здесь—продолжал онъ—за тем, чтобы удовлетворить правам всех и каждаго, и ничего не моглоб быть бедственнее, как начать нарушеніем этих прав; мысль—покончить все, прежде нежели соберется конгрес — для меня нова.... Я полагал, что следует начать с того, чем теперь хотят кончить. Мы должны решать дела на основаніи полномочій не шести держав, но всего конгреса“.... В заключеніе своей речи, Талейран, желая возбудить опасенія Кестельри за его ответственность пред палатами и выказать тожество его положенія с своим собственным, сказал ему: „неответственные министры могут позволить себе много такого, на чтб мы с вами не имеем права“. После долгих преній, уполномоченные разъехались, не решив ничего. Талейран, заставя министров четырех держав безмолвно признать равноправность с ними Франціи, явился в среде конгреса безкорыстным ходатаем законности (l'egitimit'e) и народнаго права, покровителем второстепенных держав. Он заставил конференцію дать ему голос в совещаніях о Польше, и даже сам Император Александр не прекословил такому притязанію и пожелал лично объясниться с французским министром по этому предмету. Талейран изложил беседу с нашим Государем в одном из писем к Людовику XVIII, и хотя такое показаніе не заслуживает полнаго доверія, однакоже нельзя сомневаться в том, что при этом случае, Александр объявил решительно свою волю, на счет предположенных им присоединеній к Росши и Пруссіи—„хотя бы даже пришлось вести войну“—(не назвав однакоже определительно ни Польши, ни Саксоніи), а Талейран ратовал во имя нрава прочих держав, обращался к великодушію самаго Императора и выказал себя столь-же искусным мимиком, сколько и ловким дипломатом. Это объясненіе, как и должно было ожидать, не повело ни к чему (23).

В тот-же день, французскій министр подал уполномоченным пяти держав, участвовавшим в совещаніи 18-го (80-го) сентября, ноту, в коей доказывала что державы, подписавшія парижскій трактата, не имели никакого права решать дела за всех прочих; что оне могли только открыть совещанія деклараціей, сообразною с правами и выгодами всех уполномоченных, для поверки их документов и для правильнаго образованія конгреса. По мненію Талейрана, обязанности восьми держав, подписавших парижскій трактатъ6), ограничивались: во 1-х, созваніем общаго собранія, и во 2-хъ, определеніем прав, на основаніи которых уполномоченные будут участвовать в этом собраніи (24).

Предложеніе Талейрана весьма не понравилось министрам четырех держав, и в особенности нрусским, которые опасались, чтобы призыв на совещаніе германских уполномоченных не повел к защите ими Саксоніи. Но как отказ Талейрану мог подать повод к образованію отдельнаго собранія второстепенных держав, под вліяніем Франціи, то, после многих преній, решено было обнародовать декларацію.—26-го сентября (8-го октября) собрались на совещаніе министры всех держав, подписавших парижскій трактат: со стороны Австріи — Меттерних, Россіи — Нессельрод, Англіи — Кестельри, Пруссіи — Гарденберг и Гумбольдт, Франціи—Талейран, Испаніи—Лабрадору Португаліи — Пальмелла и Швеціи — Лёвенгельм. Талейран, по предложены) Меттерниха, желавшаго объясниться с ним на-едине, пріехал часом ранее. Меттерних старался уверить французскаго дипломата в готовности своей уладить возникшее несогласіе. Талейран, имея в виду побудить его к более откровенному объясненію, стал говорить о безкорыстіи Франціи, которая не домогалась для себя ничего, но соблюдая общую пользу, никогда не могла согласиться, чтобы Пруссія получила Майнд и Люксембургу чтобы ей отдали Дрезден, а Россш—страну по левую сторону Вислы. Меттерних разсеял опасенія французскаго министра по всем этим предметаму и в угоду ему сделал намёк на Неаполь, обеіцая, что там все устроится по желанію Францію, а Талейран, выказав совершенное равнодушіе по сему вопросу, изъявил уверенность, что Европа не потерпит в Италіи порядка дел, столъже постыднаго для прочих держав, сколько опаснаго для общаго спокойствія. За тем, когда съехались все уполномоченные, совещаніе открылось чтеніем двух проектов деклараціи, из коих один был составлен Талейраном, а другой Меттернихом; последній ^проекте, отлагавшій созваніе членов конгреса до 1-го ноября, был единогласно одобрен уполномоченными, но как в нем не были положительно определены права на участіе в конгресе, то французскій министр соглашался принять его неиначе, как с оговоркою, чтобы в том месте, где было сказано о созваніи конгреса, прибавили — „чтб будет сделано на основаніи народнаго права44 (et sera faite conform'ement aux principes du droit public). Это предложеніе возбудило страшный шум. Гарденберг, глухой и по тому имевшій привычку говорить весьма громко, совершенно выйдя из себя, кричал: „к чему заводить речь о народном праве?... Это разумеется само собою44.--„Если это разумеется само собою,— отвечал Талейранъ—то еще лучше сказать о томъ44.... „К чему тут народное право?—спросил Гарденберг.—„К тому, что вы здесь“—сказал Талейран. Спор продолжался до тех пор, пока лорд Кестельри уговорил разгорячившихся дипломатов принять предложенную фразу, несколько в ином виде. Свидетель бурной сцены Генц не мог удержаться, чтобы не сказать в слух: „Нынешій день принадлежите исторіи конгреса. Не мое дело разсказывать, чтб происходило здесь, потому что этого не допускают мои обязанности, но настоящее совеіцаніе не пройдете незамеченнымъ44 (26).

Очевидно, что предложеніе Талейрана — созвать собраніе, на котором представители Шварцбурга и Лихтенштейна о-бок с уполномоченными Велико-британіи и Россіи, совещались-бы о делах Европы, было чистою утопіей. Но хотя на венском конгресе в действительности не было ни одного общаго собрата уполномоченных, и все важнейшіе вопросы решались представителями пяти великих держав: Россіи, Австріи, Англіи, Бруссіи и Франціи, однакоже Талейран. во имя „законности44, пріобрел сочувствіе второстепенных германских владетелей, думавших видеть в нем своего защитника от притязаній Пруссіи. Нетрудно было ловкому дипломату довершить этот успех, пользуясь недоразуменіями возникшими в среде прежних союзников, по саксонскому и польскому вопросам. Отстаивая Саксонію, он становился во враждебное положеніе к.Пруссіи и Россіи, и по тому должен был искать опору в Австріи и Англіи. Но аветрійскій и великобританскій министры руководились совершенно иными видами. Меттерних хотя и опасался близкаго соседства Россіи и Пруссіи, однакоже считал немыслимым, заключив союз с Французами, снова подвергнуть Германію их нашествію, а Кестельри, желая образовать сильную державу между Россіею и Франціей, склонялся в пользу Пруссіи и даже готов был пожертвовать Саксоніей, лишь-бы не допустить Императора Александра овладеть всею Польшею. Меттерних, не отваживаясь явно противиться видам Роесіи и Пруссіи, обещал Саксонію прусским министрам, ежели они будут настаивать на разделе варшавскаго герцогства, и в тоже время предложил Императору Александру содействовать ему на счет пріобретенія Польши, если он согласится, чтобы Пруссія не получила Саксоніи. Но Государь, разгадав двуличіе австрійскаго министра, недопустил обмануть себя и сообщил сделанное ему предложеніе Гарденбергу, что заставило Мет-терниха отпереться от своих слов. Император Александру справедливо разгневанный такою дерзостью, явно выразил презреніе лживому дипломату, называя его „писаремъ44 (scribe) (26). Государь, зная, что Талейран был душею раздоров возникших на конгресе, несколько раз изъявлял ему положительно свои намеренія, чтобы отклонить его от дальнейших происков. В этих беседах, по (весьма сомнительному) свидетельству самаго Талейрана, Александр, нередко выходи из себя, изменял своему ласковому, безмятежному обращенію. „У меня в герцогстве 200 тысяч человек — говорил он. — Пусть попробуют меня оттуда выгнать.... Ежели Саксонскій Король не откажется от своих владеній, то его отвезут в Россію44, и т. п.(27).