Котко удалось добиться успеха. А после падения коммунизма он применил на практике полученный опыт и вспомнил старые связи. Он сделал карьеру в совершенно новой для себя области. Выйдя в отставку, он нашел свое истинное призвание, став подручным крупного мафиозо. И он отлично преуспел. У него появились деньги на дорогие немецкие машины и большой дом. Он устраивал пышные приемы и покупал проституток.

Разумеется, ни о каком настоящем уважении речь идти не могла. Гриссел понимал, что Котко — извращенец, который получает удовольствие, причиняя боль другим. Предателям, противникам, подозреваемым. Он никогда не устранял их с помощью огнестрельного оружия. Всегда убивал медленно, пытал, испытывая от этого садистское наслаждение. Предпочтение отдавал длинным штыкам от АК-47 индонезийского производства: он вставлял штык в задний проход жертвы и медленно поворачивал…

Уже очутившись в постели, Гриссел подумал: возможно, чем-то подобным убили и Ханнеке Слут. Но ей нанесли единичный удар. Очень важное обстоятельство, которое, скорее всего, свидетельствует об одном.

На сей раз Котко не сам выполнял грязную работу.

Когда заалело небо на востоке, в вельде за старыми железнодорожными путями, снайпер достал из «чаны» горный велосипед.

Руку ожгло болью. Таблетки от головной боли, которые он принимал, почти не помогали. Повязка снова пропиталась кровью. Длинная бессонная ночь начала сказываться на нем. Но ему необходимо было завершить начатое.

Он прислонил велосипед к акации, вернулся к «чане», отвинтил крышки на канистрах с бензином и принялся методично поливать капот, кабину, багажный отсек. С раненой рукой ему было тяжело.

Пустые канистры он закинул в фургон. Отошел подальше, держа в руке бутылку с горючим; из нее торчала скрученная тряпка. Он поджег тряпку и швырнул бутылку в фургон — снизу, как в старинной игре юкскей.

Потом он немного постоял, глядя, как горит фургон. Послышался глухой хлопок, огонь охватил «чану».

Он подбежал к велосипеду, надел шлем, подвел велосипед к грунтовой дорожке, вскочил в седло и заработал ногами.

Он был уже на шоссе R304, когда взорвался бензобак. Обернувшись через плечо, он увидел, как над деревьями поднимаются языки пламени и черный дым.

Без десяти пять, когда Гриссел вышел из дома, его уже ждали телохранители из отдела охраны особо важных персон — четыре широкоплечих полицейских в черных костюмах и белых рубашках, с темно-серыми галстуками.

С тяжелым вздохом он сел на заднее сиденье БМВ-Х5. Хотелось что-нибудь съязвить по поводу своего нового статуса, но не хватило сил.

По пути на работу он прикидывал, что скажет на шестичасовой летучке. Придется пересмотреть ход следствия. На первый план выходит ЦУИ. Больше всего он надеялся на то, что удастся найти, образно выражаясь, крупицы золота в телефонных разговорах Котко. Если, конечно, Котко настолько туп, что вел переговоры с киллером по своему обычному телефону.

Потом он увидел газетный киоск и крупные заголовки:

Эти слова его разбудили.

Должно быть, пришло еще одно послание.

Ньяти уже ждал его; как только Гриссел вошел, полковник молча протянул ему распечатку.

Гриссел понял, что полковник спать не ложился.

Он прочел первое послание:

Всего четыре слова — и больше ничего.

Гнев боролся в нем с усталостью, и он вскинул глаза на Ньяти, подыскивая нужные слова, чтобы выразить свое состояние.

— Прочти второе.

Прежде чем он обрадовался, снова найдя в письме ошибки и поняв, что их причиной служит стресс, прежде чем он смог что-то сказать, чтобы выразить свое презрение, Ньяти положил руку ему на плечо:

— Твой дом взят под охрану. Но по-моему, сегодня тебе лучше остаться на работе.

Гриссел, разумеется, возмутился. Начал возражать, умолять, предлагать другие варианты.

Ньяти слушал его молча. У входа в конференц-зал он покачал головой и ответил:

— Нет!