Узнав о том, что Шаляпин собирается в Америку (а она поверила в эту безумную затею), Иола Игнатьевна пришла в ужас. Это уже выходило за рамки ее понимания, и на этот раз ее позиция была непреклонной: «Ты прекрасно знаешь, что я тебе всегда все прощала, несмотря на то, что ты оскорблял меня, разбил мне сердце, и я готова прощать еще, если это касается лично меня, но если ты оскорбишь наших детей, оставив их без отца, это будет последнее и самое ужасное из оскорблений, и я тебе клянусь, что этого я тебе никогда не прощу, тем более что я буду обязана дать детям наиболее болезненные объяснения».

Ради детей она была готова пойти на все. Не важно, что будет с нею, но дети не должны страдать. Но, конечно, она еще очень любила Шаляпина. Стоило ему написать ей покаянное письмо, пожаловаться на ее холодность и невнимание, как она уже была готова все простить ему: «Ах, Федя, Федя, возможно ли любить больше, чем я люблю тебя? Если ты поверил, что причина моего молчания в моей холодности, ты мало думал о том, сколько стоит мне это мое молчание».

Но она уже была готова забыть обо всем, ведь она понимала, что те люди, с которыми Шаляпин предается сомнительным удовольствиям, духовно далеки от него. И поэтому, когда Шаляпин написал, что любит ее, она простила: «Возвращайся быстрее, и мы начнем новую жизнь».

Сколько уже раз они пытались начать ее, эту новую жизнь, и каждый раз все их старания заканчивались крахом. Но ничего иного произойти и не могло, ведь они не слышали и не понимали друг друга. Поистине теперь они говорили на разных языках…

Между тем в 1905 году в России разразилась революция. Как и большинство интеллигентов того времени, Шаляпин приветствовал ее, подписывал разные письма, воззвания, повсюду пел полюбившуюся народу «Дубинушку». Все ожидали от царя гражданских свобод. Но сторонним взглядом наблюдателя Иола Игнатьевна видела и другое. Страна была парализована забастовками, стачками, возмущениями рабочих и крестьян, но часть русской интеллигенции, как и русская аристократия, не изменила своего поведения — она все так же проводила ночи в ресторанах, предаваясь веселью и кутежам. И Шаляпин был в их числе. В эти дни Иола Игнатьевна написала ему письмо, в котором высказала свои надежды и пожелания — что же она в конце концов ожидала от Шаляпина: «Я бы хотела, чтобы наши обожаемые дети знали, что их отец не только гениальный артист, но человек, которому Бог дал большой ум, сердце, добрую и благородную душу. Я знаю, что у тебя есть все эти прекрасные качества, и если в последнее время ты изменился под воздействием всех тех обстоятельств, которые произошли в нашей России, то потому, что здесь все потеряли голову, никто не знает, что завтра случится, и поэтому нечего удивляться, что ты как человек впечатлительный отдал себя на волю волн, куда они тебя вынесут. Но ты человек сильный, великий, поэтому я надеюсь, что тебя не накроет этой роковой волной».

Роковой волной Шаляпина не накрыло, но впечатления, полученные им во время первой русской революции — «бунта бессмысленного и беспощадного», — отложились в памяти надолго, заставив усомниться в целесообразности революционных потрясений для России…

Лето 1905 года Иола Игнатьевна с детьми проводила в их новом имении Ратухино, которое Шаляпин приобрел для семьи на границе Владимирской и Ярославской губерний. Во время постройки дома — хотя Шаляпину и нравилось это предприятие — было заметно, что нервы его совершенно расстроены. Многое раздражало, выводило его из себя. Иногда он терял контроль над собой. Их отношения с Иолой Игнатьевной находились в катастрофическом состоянии.

Все меньше времени они проводили вместе. Шаляпин как будто нарочно старался поменьше бывать дома. И этим летом, отправив семью в деревню, он снова отправился путешествовать по заграницам. На этот раз в Англию. Из Лондона он написал, что город ему не понравился: «Скука живет во всех углах».

Иола Игнатьевна успокаивала его: в Ратухино было так же скучно, как и в Лондоне. Но, конечно, она понимала, что Шаляпину с его характером больше нравится шумный, торопливый Париж, в котором можно получить иллюзию жизни.

В Ратухино было действительно скучно. Как и в прошлое лето, часто лил дождь. Развлечений у Иолы Игнатьевны не было почти никаких, зато забот и хлопот довольно. С утра до вечера она была занята с детьми, и главной темой их разговоров был, конечно, Шаляпин. «Не проходит и дня, чтобы я не говорила о тебе с нашими дорогими детьми», — писала она, переживая, что Шаляпин уделяет им так мало времени. Дети видели отца только на фотографии.

Единственным светлым событием в этой череде унылых будней стало рождение 21 сентября 1905 года близнецов Татьяны и Федора. Но и оно прошло как будто незамеченным. Появление новых членов шаляпинской семьи не смогло разрядить атмосферу.

Конец этого ужасного 1905 года они снова проводили не вместе. Шаляпин вновь не получил писем от жены — работа российской почты погубила их жизнь! — и был недоволен. В Сочельник Иола Игнатьевна отправилась поговорить с ним по телефону. Ее советы и замечания вывели Шаляпина из себя. Он грубо оборвал ее: basta! Довольно!

Стороной Иола Игнатьевна узнавала, что Шаляпин весело проводит время в Петербурге, а для нее год заканчивался тем же, чем и начинался, чем начинались и заканчивались все годы ее супружества, проведенные в России: «Я одна! одна! одна! Это печальное слово!»

Но и новый 1906 год не принес им радости. Скандалы и ссоры продолжались. Шаляпин заявил Иоле Игнатьевне, что жить с ней для него одно мучение.

В феврале он опять пел в театре Монте-Карло и проигрывал в казино огромные суммы денег. Теперь это случалось с ним регулярно.

В марте Шаляпин телеграфировал жене, что нашел для них виллу в Beaulieu, куда семья, видимо, и отправилась, а сам Шаляпин поехал дальше. Теперь он старался долго не задерживаться на одном месте. Из Киева он прислал открытку с дежурными словами о том, как любит их и как без них соскучился. Но Иола Игнатьевна уже не обманывалась: если бы он действительно любил их, он был бы вместе с ними.