На самом деле бедный Шаляпин был не так уж виноват. Не его вина была в том, что он не был создан для спокойной семейной жизни. Но Иолу Игнатьевну он любил, и потому его так задевало ее нежелание быть постоянно рядом с ним — во всей его суматошной и сумасшедшей жизни — и ее упреки, и даже вовремя неотправленные письма.

Любая мелочь вызывала у него вспышки гнева. Молчание жены оскорбляло его. Когда он уезжает, она не только не едет вместе с ним, она даже ему не пишет — разве это не доказательство того, что она больше его не любит?! И он писал ей то отчаянные, то гневные письма, слал возмущенные телеграммы с требованиями немедленносообщить ему о здоровье детей, и это говорило о его любви к ней больше, нежели все его любовные письма, написанные за эти годы. Он думал, что таким образом заставит ее откликнуться, отозваться — как сумасшедший, он жаждал ее ласки. Но вместо этого получал в ответ лишь краткие сообщения о здоровье детей, о чем он, собственно, и спрашивал… и никакой надежды не оставалось. Иола Игнатьевна была обижена на него. И оба они были слишком измучены, душевно истерзаны, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу.

В мае Шаляпин ненадолго съездил в Москву и Петербург, а затем снова вернулся за границу. В тот момент Иола Игнатьевна не придала особого значения этой его поездке.

В июне 1906 года Шаляпин гостил в имении Рауля Гюнзбурга chateau de Cormatin, а Иола Игнатьевна с детьми и мамой отдыхала на итальянском курорте в Аляссио. В одном из писем Шаляпин просил Иолу Игнатьевну оставить детей на нянек, а самой приехать к нему. Это был последний шанс, который давала им судьба. Шаляпин хотел восстановить отношения. Но Иола Игнатьевна приехать не смогла: именно в это время серьезно заболела ее мама. Пришлось Шаляпину самому приехать в Аляссио. Дети были, конечно, в восторге. Приезд отца воспринимался ими как какое-то огромное, немыслимое счастье. Ведь Шаляпин нечасто баловал их своим присутствием. Но прошло несколько дней — и Шаляпин уехал. Провожая любимого папу, малыши плакали, а у Иолы Игнатьевны при виде этой картины сердце обливалось кровью.

В конце июля, закончив свои дела в Париже, Шаляпин направился на лечение в Эмс, откуда начал писать Иоле Игнатьевне скучные письма. В Эмсе он умирал от тоски. Всех в тот момент занимали революционные события, происходившие в России. «Дела в России, сказать по правде, плохи, и я еще не знаю, когда все закончится», — сокрушался Шаляпин.

А между тем становилось ясно, что обстоятельства надолго приковали Иолу Игнатьевну к постели больной матери. Джузеппина Торнаги была тяжело больна. Врачи подозревали у нее рак матки.

Вскоре Иола Игнатьевна отправила в Эмс телеграмму, что маме совсем плохо и с минуты на минуту можно ожидать печального исхода. Возможно, она надеялась, что в эти трагические минуты Шаляпин приедет и поддержит ее. Но он не прервал лечения. Ограничился ободряющими словами.

К счастью, через несколько дней Иола Игнатьевна сообщила ему, что кризис миновал, маме стало лучше. Шаляпин мог вздохнуть свободнее. Никаких усилий с его стороны не потребовалось. Можно было, как и раньше, давать советы на расстоянии.

А в Аляссио Иола Игнатьевна буквально сбивалась с ног. Помимо забот о пятерых детях и больной маме, ее не оставляла мысль о Шаляпине: как он? что с ним? Решение быть вдали от него давалось ей нелегко. Ее ответственность становилась ее несчастьем. Но теперь к этим привычным терзаниям Иолы Игнатьевны добавился ужас оттого, что Шаляпин намеревался ехать в Россию.

Это его решение показалось ей совершенно нелепым. Итальянские газеты писали о забастовках железнодорожных рабочих. Вспоминая недавние волнения в Москве, Иола Игнатьевна подозревала, что театры также не будут работать. Зачем Шаляпину ехать в Россию, если там не будет для него работы и если она вынуждена на всю зиму остаться в Италии?

«Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я сойду с ума, — писала она ему, — поэтому заклинаю тебя, подумай хорошенько о нас и подумай о том, что у тебя есть пять детей, которым ты нужен, и у тебя есть семья, которая трепещет от мысли, что может потерять тебя».

Но разве можно было переубедить Шаляпина!

Перед отъездом он навестил свою семью в Аляссио. На сердце у Иолы Игнатьевны было тяжело. Как будто бы они прощались навсегда! Какая-то тяжесть недоговоренности, неловкость, непонимание остались от этой встречи. Но Шаляпин был нежен, говорил ей ласковые слова, убеждал в своей любви, и ей ничего не оставалось, как смириться. Что же еще она могла сделать?

И вот наступили эти тягостные месяцы разлуки… В сентябре 1906 года Шаляпин вернулся в Россию. Один. Почти каждый день он пишет Иоле Игнатьевне нежные, трогательные письма. В каждом слове в них — любовь и ласка, наконец-то обретенная уверенность в бесценности их чувства, в бесценности их дорогой семьи.

Он успокаивает ее, что в столицах нет никаких революционных потрясений, а потому и опасности для него нет никакой.

Успокаивал он жену и относительно главного повода ее беспокойства — его супружеской верности: «Будь спокойна, твой Федя всегда думает о тебе и дорогих детях».

Об этом — так или иначе — он писал ей в каждом письме.

В Москве Шаляпин обосновался на новом месте — в доме Ганецкой на Неглинной улице. Снял квартиру из четырех комнат, мебель перевез из дома в Зачатьевском переулке. Постепенно жизнь в Москве налаживалась. Все устали от неразберихи. На улицах городовые по-прежнему стояли с винтовками, но ничего не происходило. Ходили слухи о новых забастовках, но никто уже не верил в это.

Тихая, сонная жизнь в Москве постепенно успокаивала Шаляпина, хотя ему не нравилось то, что происходило в России: «мы идем назад». Впрочем, он мало интересовался политикой: «Я бы только хотел, чтобы моя дорогая семья оставалась рядом со мной». Это было для него гораздо более важным.