Шрифт:
Ирина особенно радовалась еще и потому, что хотела продолжить семейную традицию. Ей хотелось, чтобы имя Шаляпина продолжало жить на сцене. Отец по-прежнему оставался для нее недостижимым идеалом.
«Господи, благодарю тебя за то, что ты дал мне такого отца! — записывает в дневнике Ирина. — Я не могу описать того чувства, которое вызывает во мне папина игра, его пение, оно слишком сложно, слишком возвышенно! Искусство принадлежит людям, это сказал отец».
Но случай наблюдать папину игру теперь предоставлялся нечасто. Именно поэтому таким ярким, запоминающимся событием стал для Ирины концерт Шаляпина, состоявшийся в августе 1918 года в Орехово-Зуеве, небольшом провинциальном городке под Москвой. Весь сбор от концерта должен был пойти на устройство бесплатной столовой для рабочих.
6 августа вместе со своими партнерами — виолончелистом А. А. Брандуковым и пианистом Ф. Ф. Кенеманом — Шаляпин отправился в Орехово-Зуево на машине, а Иола Игнатьевна и Ирина, которым в машине не хватило места, терпя неудобства, поехали на поезде, в давке. Но что значили для них эти мелкие неудобства, если впереди их ожидало чудо — концерт Шаляпина! К сожалению, дать концерт в тот же день не удалось — полил дождь. Семью Шаляпина разместили в здании школы. А на следующий день Шаляпин появился на огромной эстраде городского парка Орехово-Зуево — немного бледный от волнения, но по-прежнему величественный и вдохновенный…
«Когда мы стали подъезжать к саду, — вспоминала впоследствии Ирина, — нам представилась грандиозная картина. Нескончаемым потоком шла толпа людей. Тут были и молодые, и старики, и женщины, и дети.
Мы попытались объехать сад так, чтобы возможно незаметно пробраться к эстраде. Отец всегда старался избегать публики перед выступлением.
Проводив отца, мы с матерью попробовали попасть в сад и пройти ближе к эстраде, но это оказалось совершенно невозможным. Тысячи рабочих заполнили все проходы, повсюду стояла стена людей. Пришлось вернуться обратно и пристроиться где-то около входной двери, почти на авансцене.
Концерт начался. На эстраду вышел распорядитель. Гудевшая до того толпа мгновенно замолкла. Не успел он объявить о начале концерта и произнести имя Шаляпина, как раздался оглушительный взрыв аплодисментов, и когда на эстраду вышел Федор Иванович и медленно стал подходить к рампе, кланяясь и приветливо улыбаясь собравшейся публике, — раздались крики: „Да здравствует Шаляпин!“
Шаляпин запел… Притихнув, рабочие — эти простые, неискушенные в искусстве люди — внималиему. Шаляпин слился с залом, он был близок и понятен своим слушателям. Под конец он вместе со всем залом пел „Дубинушку“…
Публика, затаив дыхание, как загипнотизированная, смотрела на высокую, могучую фигуру человека, стоявшего на эстраде и певшего всем знакомую, близкую и родную песню, — вспоминала Ирина. — И вдруг, сотни людей мощно и дружно подхватили:
Эх, дубинушка, ухнем, Ей, зеленая, сама пойдет!..„Ура!“… — точно море бушевало передо мной, а над всеми на эстраде стоял отец, улыбающийся и взволнованный. Чувствовалась неразрывная связь его с радостно приветствовавшей толпой рабочих.
Трогательны были и проводы отца с концерта. Когда мы сели в поданную нам пролетку и выехали на дорогу, то увидели рабочих, стоявших шпалерами по обеим сторонам дороги, и так до самого здания школы. Они продолжали приветствовать отца и бросали ему цветы».
Для Ирины это было прекрасное и одновременно грустное воспоминание о безвозвратно ушедшем прошлом, об их семье, которой вскоре предстояло рассыпаться… Один из последних запомнившихся «папиных концертов» — как встарь! — в серых и теперь ужасных буднях их повседневной жизни…
7 января 1919 года (в России был введен новый календарь) Ирина записывает: «Сочельник. Большевики запретили продавать елки. Мы не унываем. Пошли в наш „общественный сад“ и срубили елку. Правда, она очень общипанная и корявая, но все же лучше, чем ничего. Была в церкви, усердно молилась. Сегодня как-то покойно на душе».
Теперь это были печальные реалии их жизни. «Общественный сад» — вместе с домом у них отобрали и землю. Можно ли было предположить, что впереди их ждут только потери?
Первую половину года они прожили одни, по возможности сражаясь с разными бытовыми трудностями и неудобствами. Шаляпин из Петрограда время от времени присылал им продукты.
Вскоре он сообщил Иоле Игнатьевне о том, что в Москву едет дирижер Э. Купер, который будет говорить с ней об отъезде за границу. Появилась возможность выехать в Стокгольм. Шаляпин просил ее отнестись к этому очень серьезно. «Мне кажется, — писал он, — что всем вам нужно уехать из России, потому что в скором будущем ожидать здесь чего-нибудь хорошего нельзя».
Сам Шаляпин был настроен решительно на отъезд. Но перед этим ему хотелось спеть в Мариинском театре Демона, одну из своих любимых, хотя и редко исполняемых партий, отметить этим спектаклем 25-летие со дня его дебюта на петербургской сцене. Ему хотелось, чтобы на этот юбилейный спектакль к нему приехали Иола Игнатьевна и дети (возможно, он сразу же после этого собирался уехать со всеми домочадцами в Швецию), но его мучил вопрос: «Как сделать так, чтобы вы все остановились у меня и вместе с тем дети не узнали бы то, о чем ты ни за что не хочешь, чтобы они знали?»«Мне ни за что не хочется причинять тебе еще какие-нибудь огорчения и неприятности», — писал он.
До сих пор — в момент гибели старого мира — они продолжали цепляться за прошлое, разыгрывать перед детьми уже никому не нужную комедию — создавать иллюзию единой семьи, хотя и разделенной теперь по двум разным городам.
Разумеется, Иола Игнатьевна в Петроград не поехала. Для нее это было немыслимо. Шаляпин появился в Москве в июле, принеся с собой праздник и радостное дыхание жизни. «Сегодня неожиданно приехал папа, — записывает в дневнике Ирина. — Какая радость! Весь день вся душа заполнена этой радостью, ни о чем не хочется думать…»
Шаляпин между тем был серьезно озабочен. Ситуация с продовольствием в Москве ухудшалась, и, понимая, что из Петрограда ему будет очень сложно помогать своей семье, он решил на время забрать детей к себе. Ему, знавшему на собственном опыте, что такое унижающее человеческое достоинство чувство голода,невыносимо было думать о том, что это чувство когда-нибудь могут узнать его дети. Когда-то это казалось невозможным, но теперь угроза голода в России стала вполне ощутимой, реальной.