Шрифт:
Тем не менее он продолжал поддерживать Иолу Игнатьевну на расстоянии — отправлял в Москву одежду и продукты. Но возможности его были весьма ограничены. И когда театры закрывались и Шаляпин оставался без работы, у него опускались руки.
В сентябре 1919 года начался сезон в Мариинском театре. Спектакли возобновились, но дела в театре шли неважно. Шаляпин был недоволен небрежностью в постановке опер, плохими декорациями (в феврале 1919 года он даже вынужден был снять свое имя как постановщика с афиши «Фауста» из-за недостаточного количества репетиций). Теперь он не находил для себя отдушины даже в искусстве, и от этого его настроение ухудшалось день ото дня.
Да и жизнь вокруг становилась безжалостной, и никто к этому готов не был… В конце 1919 года, подводя итоги, Ирина записывает в дневнике: «…Страшно и дико. Я теряюсь, мысли в голове путаются, я не знаю, как и с чего начать…» Так ничего и не записала — не хватило сил.
И все же, несмотря на эту беспощадную действительность, с ее чудовищными преступлениями, с абсолютным презрением к человеческой личности, люди пытались жить — не только выживать физически, но сохранять достоинство, пытались обрести смысл на обломках разрушаемого до основания старого мира. Такую нишу шаляпинская семья нашла для себя в создании Маленькой драматической студии имени Шаляпина. В течение страшных революционных лет все они жили ее радостями и бедами, считая, что делают важное дело — создают новое, революционное искусство, которое будет принадлежать народу.
Приезжая в Москву, Шаляпин непременно старался посетить своюстудию, где он сразу же становился центром внимания, как магнит, притягивал к себе молодых людей. Часто Шаляпин приходил на репетиции не один — приводил с собой то Горького, то Луначарского, то Качалова, то Москвина. Он очень нервничал, когда видел на сцене своих дочерей. Похоже, он не был уверен в том, что они поступают правильно, выбирая себе профессию актрис. Но Горький и Луначарский убеждали его, что молодежь делает нужное, полезное дело, и Шаляпин на время смягчался, остывал.
После спектаклей или вечеров, на которых он присутствовал, Шаляпина окружали студийцы, угощали жидким чаем и почти несъедобными «морковными пирожными» — единственное, что они могли себе позволить! — просили спеть или что-нибудь рассказать. Когда Шаляпин бывал в особенно хорошем настроении, он придумывал с друзьями-мхатовцами забавные сценки или комические номера (некоторые из них потом перекочевывали в репертуар студии). В серьезном настроении читал Пушкина или Надсона. Но чаще всего Шаляпин был расстроен. Ирину и Лидию он никогдане хвалил. Он видел в их игре одни недостатки. Другим он готов был говорить добрые слова и внимательно и чутко относиться к их стремлениям, но он также чувствовал, что в России наступает новая эпоха, создается новое искусство, новая театральная эстетика, которую он принять не мог и которой он нужен не был.
Эти молодые люди пока еще спрашивали его совета, но одновременно они пугали его… И его дети… Они выросли слишком быстро, он не успел этого заметить, и вот теперь он уже не понимал их. Они жили своей собственной жизнью. Ирина и Лидия влюблялись, страдали… Вскоре им предстояло выйти замуж [22] . А впереди вырисовывалось что-то непонятное, непостижимое, смутное…
Все больше Шаляпина раздражали бытовые неурядицы жалкого советского существования. То, что он, певец с мировым именем, вынужден был петь по два концерта в день за мешок картошки или вязанку дров, унижало и угнетало его. Да и то, что творилось вокруг, не могло не оказывать на него своего разрушительного воздействия.
22
В 1921 году во время венчания своей любимицы Ирины в церкви Большое Вознесение у Никитских ворот, где в 1830 году венчался Пушкин, Шаляпин читал «Апостола». Эта свадьба стала последним ярким событием, объединившим их семью. Позже в воспоминаниях Ирина так описала этот день: «Кончилось венчание, и все отправились на Новинский бульвар. Мы с мужем (П. П. Пашковым. — И.Б.)подъехали к крыльцу, — парадные двери были настежь открыты. Раздались звуки рояля — это Ф. Ф. Кенеман играл написанный им посвященный мне свадебный марш. К роялю подошел отец. Держа в руке бокал шампанского, он высоко поднял его, кивнул Кенеману и запел „Эпиталаму“ из оперы „Нерон“ — „Пою тебе, бог Гименея, ты, кто соединяешь невесту с женихом…“ Мы стояли посреди зала, кругом — гости. Двери на террасу были открыты, и во дворе собралась публика. Отец так пел, что от восторга и умиления слезы выступили у меня на глазах, и когда, закончив последнюю фразу, он подошел ко мне и раскрыл свои объятия, я утонула в них, осыпая его поцелуями».
«На самом деле, какая глупость не иметь ботинок или брюк? и все это после тридцати лет работы! но!.. что делать! Терпение!» — возмущенно писал он Иоле Игнатьевне в 1920 году. Терпение— теперь им оставалась только эта христианская добродетель. Но количество восклицательных знаков, поставленных в письме Шаляпиным, свидетельствовало о том, что его терпению приходил конец.
Вероятно, еще в 1919 году Иола Игнатьевна наконец нашла в себе силы рассказать детям о второй семье отца. Скорее всего, ни для кого это уже не было тайной — нельзя было не замечать очевидного! — но теперь это обстоятельство резко меняло их жизнь. Вторая семья Шаляпина была признана,стала совершившимся фактом. Отныне это была неизбежная реальность, с которой им предстояло мириться, а не какая-то темная сторона жизни их отца, которую можно было не замечать и обходить молчанием.
К несчастью, именно с этого времени начинается постепенное отдаление Шаляпина от семьи. В 1920–21 годах он уже постоянно находился в раздраженном состоянии. Он устал от всего происходящего, жизнь в Советской России убивала его. Его раздражало, что Иола Игнатьевна отказывалась покидать Россию, тогда как в данный момент он ничем здесь ей помочь не мог. Теперь дома случались ссоры. Шаляпин уже не сдерживался при детях, и они видели, что он мог быть и таким.
«Дома атмосфера тяжелая, — записывает в дневнике Ирина. — Папа с мамой в ссоре. Папа сильно изменился. Временами мне кажется, что он совсем нас не любит. Страдаю безумно. Люблю его безумно. Не могу, однако, объяснить себе некоторые его поступки. Ненавижу М. В. Виновата, конечно, она, он весь под ее влиянием. Маму глубоко жаль…»
Так в жизнь их семьи вошла эта чернаяженщина Мария Валентиновна.
В августе 1921 года, когда гражданская война в России уже закончилась победой большевиков, Шаляпин получил долгожданную возможность выехать за границу «на предмет обследования подготовки практического разрешения вопроса о вывозе русского искусства за границу», как говорилось в его командировочном удостоверении. Это была страшноватая лексика того нового государства, гражданами которого они стали, независимо от их желаний. Шаляпину предстояло дать концерты в Латвии, Финляндии, Англии и Америке, часть сбора от которых он должен был передать на помощь голодающим. Впервые Шаляпин ехал на гастроли в новом для себя качестве крепостного артиста. В России заложниками оставались обе его семьи. Эта практика, впервые введенная большевиками, предусматривала жесткий контроль над выезжающими за границу гражданами «самой свободной в мире страны», чтобы они не вздумали поддаться сказочным соблазнам буржуазного общества и, не дай Бог, не вернуться домой. Ничего подобного — ни в какие самые мрачные времена царской реакции — Россия до этого не знала.