Перед конторой нотариуса стоял красный «феррари». Мое сердце заколотилось, как после чашки крепкого кофе. В машине никого не было. Я вошел, женщина в очках и деловом костюме велела мне подождать. Я послушался. Двери приемной из полированного дуба. На стенах фотографии нотариуса: на борту парусной яхты, с теннисной ракеткой, с вазой в руках, с каким-то генералом.

Нотариус показался в дверях, он выглядел гораздо старше, чем на фотографиях. Сказал, что рад видеть меня, что я прекрасно выгляжу, и провел в кабинет, где висело густое облако табачного дыма. Там, в полном составе, сидели родственники Камиллы и громко говорили, слышны были жесткие голландские «хэ». Я вошел и сел, они притихли.

У каждого в руках были листы бумаги. Некоторые женщины кивнули мне. Юдит в черной кожаной курточке с погончиками, черной рубашке и новых сапожках стояла, прислонясь к стене, оклеенной обоями под кожу.

— Так, ты тоже там, — сказала.

Я хотел ответить: «Я не там, я тут». Но понял, не все надо понимать буквально, значение слов может меняться в зависимости от обстоятельств. Подумал: «Где ее магометанин, в туалете?»

Кожа Юдит показалась мне темнее, чем в прошлый раз, может, по сравнению с мертвенной бледностью родственников Камиллы.

Нотариус читал вслух по бумагам, разложенным на столе, покрытом зеленой, как бильярдное сукно, кожей. Родственники следили за ним, водя пальцем по строчкам в своих бумагах. Я не следил, Юдит тоже. Иногда она заглядывала в свои бумаги, словно ждала момента, касающегося только ее и больше никого. Включая и меня. Иногда нотариус пропускал какой-то параграф. Это вызывало беспокойство среди родственников, но они молчали.

Наконец нотариус спросил, есть ли вопросы, и поднялся невообразимый шум. Брат Камиллы, тощий школьный учитель, вскочил первым. Темные очки на носу, хотя солнце в комнате вроде не светило. Он сказал, что опротестует завещание. Нотариусу сказал:

— Вам это не сойдет с рук, папаша. Вы, бельгийцы, привыкли вольно обращаться с законом.

Полная дама, явно имевшая отношение к темным очкам, сказала, что Камилла к концу жизни рехнулась. Доказательств тому предостаточно. Смышленый паренек, оказавшийся адвокатом родственников, сказал, что условия завещания должны быть оптимизированы.

— И это после всего, что мы делали для нее, всю жизнь, до последней черты! — воскликнула дама, которую я видел на похоронах.

— На опротестовании завещаний, — отозвался нотариус, — наживаются одни адвокаты. Извините, мейстер [108] .

Атмосфера в кабинете накалялась. Комментарии, выкрики, обвинения сшибались друг с другом.

Юдит молча курила. Я старался не смотреть на нее. Но иногда не мог отвести от нее глаз. Она это знала. Время от времени поглядывала на нотариуса. Казалось, она изучала его, не вслушиваясь в слова. Родственников полностью игнорировала.

Нотариус достал план кадастра, стал показывать границы: «Отсюда досюда приблизительно». Родственники возмущались, кричали, что это безобразие.

Почему? В чем было безобразие?

Я уже не помню. Надо было как-то разделить участок земли. Доли владения, цифры, обозначения, сокращения, строительные планы.

— А это добавление, — сказал нотариус, обращаясь к Юдит, — будет особенно интересно вам. — Он вытащил из папки листок в клеточку, на нем пять строчек, написанных фиолетовыми чернилами.

— Без даты, — сказал, — но, я полагаю, это было написано сразу после гибели Неджмы при всем нам известных ужасных обстоятельствах. Написано, вне всякого сомнения, Камиллой.

— Без даты? Тогда не имеет силы, — сказала одна из женщин.

— Это можно обсудить, — обрадовался адвокат.

Нотариус надел роговые очки, глаза его увеличились. Поднял клетчатый листок повыше и прочел, что бар «Tricky» первоначально предназначался Неджме Латифа, но теперь переходит к ее дочери и единственной наследнице Юдит Латифа.

Все уставились на Юдит, которая очаровательно улыбалась.

— Я знал это! — воскликнули темные очки. — Я знал, что нас облапошат!

— И у меня было такое предчувствие, — сказала его жена. — Уже целую неделю.

— Вот дойдет до розыгрыша лотереи, тогда твоим предчувствиям будет, где развернуться, — мрачно отозвались темные очки.

Кто-то спросил, входит ли сюда только дом или участок тоже.

— Два гектара и одна треть, — кивнула Юдит.

Нотариус подтвердил. Родственники заговорили наперебой:

— Семье вообще ничего не досталось.

— Не пройдет и двух лет, как эта земля превратится в стройплощадку.