Шрифт:
— Ты мне зубы не заговаривай! Я тоже контуженный.
Обложил меня плотно. Разумных путей выхода из капкана не видел. Буду дурковать:
— Оно и видно.
Воцарилась тишина, все рты поразевали. Не знаю, был майор всегда буйным или в результате контузии перестал владеть своей психикой, но его старались не злить. А злым и недовольным он был всегда. И быстро впадал в ярость, начинал орать, как сирена воздушной тревоги, брызгая при этом слюной, топать ногами, рукоприкладствовать, пистолет выхватывал. Вот и сейчас он взревел, побагровел и понеслось:
— Да, ты….! Да, … тебя …., ….. ….. ….! Ты …. у ….. меня …. …. …. в …. ….
И так может продолжаться долго. В амерских фильмах я видел, что солдат, когда обращался к вышестоящему, перед фразой говорил «сэр» и этим же словом заканчивал. В «спокойном» состоянии майор «обрамлял» любое озвучение любой своей мысли с нецензурного слова, чаще всего начинающегося на «ё». А если фраза была не короткой, то и в ней. И вместо знаков препинания. А в ярости вообще переходил чисто на матёрный, виртуозно подставляя приставки, суффиксы, окончания. И если приводить его «пламенную» речь в печатном виде, опуская маты, то и получатся только предлоги и множество точек длиною в целые страницы.
Пока он меня не пристрелил, я смылся. А вечером спел песню «Любэ» (а как её не вспомнить после общения с таким Ё-комбатом) под две гитары (Санёк Степанов и Кадет) и гармошки (Мельник) в своей землянке. Вообще, мы вырыли и построили землянку для себя, для моей боевой тройки, но Санёк, в наглую, заселился с нами. Вот, вместе и жили, вместе ели и пели:
А на войне, как на войне Патроны, водка, махорка в цене А на войне — не лёгкий труд А сам стреляй, а то убьют А на войне, как на войне Подруга вспомни обо мне А на войне — не ровен час А может — мы, а может — нас. Комбат, батяня, батяня, Комбат! Ты сердце не прятал за спины ребят Летят самолёты и танки горят, Так бьёт Ё-комбат, Ё-комбат! Комбат, батяня, батяня, Комбат! За нами Россия, Москва и Арбат. Огонь батарея! Огонь батальон! Комбат-Ё, командует он. Огонь батарея! Огонь батальон! Огонь батарея! Огонь батальон! Огонь, огонь, огонь, агония! А на войне, как на войне Солдаты видят мамку во сне А на войне — да, то оно А всё серъёзней, чем в кино! Да, война, война, война, Дурная тётка, стерва она! Эх, война, война идёт А пацана — девчонка ждёт!Второй раз припев пели все вчетвером, да два раза. А потом эту же песню ещё раз, когда в нашу землянку набился народ, как килька в банку шпротов. Ничего удивительного, что через пару дней комбата, за глаза, конечно, иначе, чем Ё-комбатом и не звали. Ясен пень, он узнал, откуда ноги прозвища растут, что не прибавило мне любви комбата, а вот головной боли существенно стало больше. Ё-комбат мне существенно «перекрыл кислород», да ещё и впряг меня в батальонную «упряжку» интендантства. Я, конечно, взбрыкнул — типа, ни званием, ни способностями не соответствую. И Санёк Степанов тут же лишился всех трёх миномётов, за что ночью устроил мне «тёмную», как бы «случайно» упав на меня спящего, пропинал хорошенько, а потом ещё и стеллаж с моим старшинским «хабаром» на меня свалил. Извинился, конечно, помог выбраться, но при этом, ещё два раза локтём саданул — в лоб и в бок, опять, «случайно». Ведь он в расстройстве чувств из-за превращения взвода Поддержки в простой пулемётный взвод не спал. А с потерей «Мухоморов» вообще станет все ночи на меня «случайно падать».
Пришлось впрягаться. А комбат не только мне ярмо накинул и ездит на мне, ножкой болтая, так ещё и кнутом понукает. Вот, с…,ё-комбат, блин!
Дни пролетали стремительно, совершенно не откладываясь в памяти. Целый день, как бешеной белкой укушенный, носишься по складам, базам, заводам, станциям, кабинетам, ночью — в землянке мгновенно проваливаешься в сон без сновидений, а с утра — та же карусель.
Одно радовало — программу боевого обучения первой роты теперь проходил весь личный состав ОИПТБ.
Ну, наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина — получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине — Санёк поехал домой проститься с родными, я — за старшего. Под шумок, я отпустил ещё тридцать человек — в качестве поощрения за «успехи в боевой и политической». Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлиться не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, т. е. побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение — чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего «отсутствия» Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.
Но, выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в «секрет» у свое землянки и орёт:
— Ё-комбат!
— Где?
— Сюда идёт!
— Успею смыться?
— Нет.
— Твою-то дивизию!
А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:
— Можно?
— Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!
— Есть! — Иванец, обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:
— Сержант, ближе 15 метров никого не подпускать и самому не подходить!
— Есть!
Комбат огляделся. Я, на вытяжку, начал доклад, но он меня осадил:
— Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?
— Да, конечно! Куда вам удобнее?
— Не суетись, старшина. Я и тут присяду.
Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил — за каким Макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.