Но план пришлось изменить. Шпики следили за ним, и Бабушкин, заметая следы, решил не ехать прямо в Орехово, а некоторое время переждать в тихом Полоцке. Пусть жандармы малость поостынут.

…Иван Васильевич оглядел комнату, подошел к верстаку, оперся на него руками. Верстак заскрипел, качнулся, будто пьяный. «Сразу видно, куплен „по случаю“», — покачал головой Бабушкин.

Он отпилил несколько реек, взял молоток, гвозди и стал укреплять подгибающиеся «ноги» верстака.

И верстак, весь в рубцах, царапинах, надпилах, и тупые, выщербленные, с поломанными рукоятками инструменты Бабушкин купил неделю назад по дешевке у местного столяра.

Приехав в Полоцк, Бабушкин, чтобы не привлечь внимания полиции, сразу решил заняться какой-нибудь работой. Да и денег у него было маловато; от смоленского комитета партии он получил на расходы всего десять рублей. Они уже кончались.

«Слесарить буду, — подумал Бабушкин. — Дело знакомое».

Хотел уже купить инструменты, но потом заколебался. Ведь жандармы знают, что он с детства работал слесарем: и в Кронштадте, и в Питере, и в Екатеринославе. И хотя он сейчас живет под другой фамилией, все же, если откроет слесарную мастерскую, — как бы не натолкнуть шпиков на подозрения.

«Лучше столяром сделаюсь», — решил Бабушкин.

Правда, он никогда не занимался столярным ремеслом, но руки у него привычные ко всякой работе. Авось не подведут.

Отныне Прасковья Никитична, судача с соседками, охотно сообщала, что муж — столичный столяр, и для весомости даже прибавляла: «краснодеревец».

На базаре, у колодца, в лавочке она рассказывала всем, что в Питере муж мастерил только дорогие красивые вещи для богатых господ — среди заказчиков был даже старичок генерал, — но теперь жизнь прижала их, и муж готов по дешевке брать любые, даже самые мелкие заказы.

Но прошел день, и два, и три… А полоцкие жители почему-то не спешили загружать работой столичного «столяра-краснодеревца». То ли никому не требовалось ремонтировать шкафы и столы, то ли горожане сами при нужде брались за пилу и молоток.

«Скверно, — думал Бабушкин, оглядывая аккуратно разложенные пилы, стамески, рубанки. — Надо хоть для виду, для полиции, что-то пилить, строгать… А то подозрительно…»

Он задумался.

«Может, пока для себя что-нибудь смастерить? Просто чтобы не сидеть сложа руки? И попрактикуюсь к тому же. Но что?..»

Прошел в смежную комнату — тоже маленькую, с низким зеленым потолком. Там, сидя за столом и напевая протяжную украинскую песню, Прасковья Никитична подрубала носовой платок.

Бабушкин обвел глазами мебель в комнате: простой шкаф, железная кровать, стол, еще один стол — поменьше, две табуретки.

«Шкаф изготовить, что ли? Нет, трудновато с непривычки, — подумал он. — Стол? Да зачем же еще третий стол?»

— Пашенька! Чего тебе из мебели не хватает? — спросил он жену.

— Небось не на век устраиваемся! Стол да стул есть — и ладно, — сказала Прасковья Никитична.

«На пробу сработаю табурет», — решил Бабушкин.

Вернулся в «мастерскую», неторопливо отобрал нужные доски.

Потом взял ножовку, стал отпиливать куски реек для ножек.

Работал он неторопливо. Куда спешить? Да и вещь такая простая, что и делать-то неинтересно.

Бабушкин и прежде, слесарничая, любил изготовлять сложные, заковыристые детали. Чтобы и руки, и голова трудились. Только тогда он получал настоящую радость. А тут — эка невидаль — табурет!

«Не сработать ли что другое? — задумался он. — Похитрее…»

Поразмыслил и решил смастерить скамеечку. Но не простую, а с «секретом»…

Работа сразу пошла живее.

Бабушкин взял рейки, приготовленные для табуретки, чуть укоротил их, старательно обстругал, превратив в круглые, гладкие, словно полированные, палки. Это будущие ножки скамеечки.

Доски для сиденья он подбирал другие — двухдюймовые, самые толстые из имевшихся в мастерской. Отпилил от них нужные куски, тщательно зачистил рубанком.

Теперь надо было сделать самое сложное — «секрет».

Бабушкин взял старую стамеску с расплющенной рукояткой, наточил ее и стал выдалбливать отверстия для ножек: два на одном конце доски, два — на другом.

Но делал он их почему-то слишком глубокими и чересчур близко одно от другого. А самое странное — парные, рядом расположенные отверстия Бабушкин внутри доски зачем-то соединил между собой широким «коридором».

В этом-то и заключался «секрет».

Если теперь вставить ножки в отверстия, то «коридор», идущий внутри доски, будет снаружи совершенно не виден. Он станет как бы «тайником», маленьким секретным ящичком, куда можно спрятать от чужого глаза небольшую вещичку.