Шрифт:
Раньше, бывало, Евгению Ивановичу доставляло некоторое (во всех смыслах странное) удовольствие наблюдать за изменением внутригендерного статуса студенток — подмечать тот самый момент превращения, диалектического преобразования девушки в женщину, или, как тогда говорили: «из гусеницы в тыкву». Ходила, ходила на его лекции девушка, а тут раз — и женщина пришла. Но теперь он, казалось, мог увидеть особу женского пола прямо-таки насквозь…
И пошла о нём дурная слава. Студентки стали друг другу рассказывать, что иногда, на рыжовских парах они чувствуют на себе странный, прожигающий его взгляд и им становится от этого не по себе, а потом, потом, что-то с ними и вовсе делается непонятное. Случайно подслушав такой разговор, Евгений Иванович узнал, что одной девушке он приснился в образе люцифера, а другая прямо на лекции вообразила себя в его объятьях, да так отчётливо, что ей пришлось срочно отлучиться в уборную.
Сам же Евгений Иванович к тому времени стал называть это «анатомическим театром», поскольку женские телеса он наблюдал уже без удовольствия, а просто с любопытством. Он, конечно, замечал, что во время «видений» его обнажённые подопечные ведут себя несколько странно — краснеют, взгляд их становится бегающим, а движения немного скованными. «Следует ли из этого, что они что-то чувствуют?» — задавал себе один и тот же вопрос Рыжов. Это было очень важно, поскольку, если это так, то, значит, нет никакого помешательства, а есть дар, да такой, о котором раньше никто и слышал. Ещё, Евгений Иванович отметил, что уже отсмотренные студентки ведут себя в его присутствии гораздо более покладисто, и даже покорно, в результате чего посещаемость его лекций стала практически стопроцентной, а внимание, с которым студентки слушали его, безупречным.
— Евгений Иванович, — сказала одна его студентка — Валентина Суворина — после очередной лекции, — я так больше не могу.
В аудитории кроме них никого не было. Пара закончилась несколько минут назад, все уже разошлись, и только Валентина осталась с какими-то вопросами по домашнему заданию.
— Простите, что вы больше не можете? — спросил Евгений Иванович.
— Так жить я больше не могу. Оставьте меня, пожалуйста, в покое!
Валентина стояла, сжав руки в кулаки, чуть наклонив голову вперёд. Её глаза, красные, не то от слёз, не то от бессонницы, смотрели на Евгения Ивановича очень твёрдо.
Можно было только догадываться, чего ей стоило это сказать.
— Простите, но я не совсем…
— Все вы понимаете, Евгений Иванович! — крикнула Валентина. — Вы же из меня всю душу вынули!
После того, как Валентина с рёвом выбежала из аудитории, Евгений Иванович сел за парту и просидел так целый час, пока его не попросили из аудитории. Тогда он пошёл на кафедру и сел там. И думал, думал, думал.
11. Алексей Цейслер. Мы репетируем!
Стелла Иосифовна не стала распускать никаких слухов. Она вообще приняла обет молчания о том, что произошло в тот вечер, потому что на следующий день кое-что случилось. А дело было вот как.
Утром я пришёл на кафедру чуть раньше обычного, чтобы забрать всё необходимое для лекции и побыстрее, ни с кем не повстречавшись, смыться в лекционную аудиторию. Дверь кафедры оказалась незапертой, я дёрнул латунную ручку на себя и обмер.
Первой мне бросилась в глаза монументальная фигура Стелы Юзефовны, которая, приняв сценическую позу «оставьте меня, оставьте», располагалась в центре лаборатории. Правой рукой она опиралась на испытательную машину, а левой, будто закрываясь от солнца, заслонила глаза. Стелла Иосифовна была похожа на портрет Ермоловой в своём старомодном фиолетовом платье со шлейфом и вставленной на груди сеткой. Грудь под сеткой высоко вздымалась.
Перед Стеллой Юзефовной, приклонив колено, находился высокий худой студент с длинным лицом, наполовину закрытым невообразимых размеров чёлкой, и держал Стелу Юзефовну за руку. На студенте был ядовито жёлтый свитер и несколько коротковатые чёрные брюки. В просвете между брючиной и носком виднелась бледная волосатая плоть.
Жёлтый свитер кавалера настолько не подходил к фиолетовому туалету Стелы Иосифовны, что одно это могло служить достаточной причиной для отказа, но Стелла Иосифовна предпочла обрушить на воздыхателя самый испытанный аргумент.
— Жиров, вы не понимаете, я замужем, — сказала она, глядя в сторону, на портрет Отто Мора.
— О, Стелла, но как же мне быть, — с жаром голосил студент, терзая её кисть, — я не могу без вас.
— Забудьте меня, Жиров! — Стелла Иосифовна воздела глаза к потолку. — Вы ещё найдёте себе моложе…
— Мне не надо моложе, мне нужна вы… только вы…
Я давно заметил, что долго оставаться незамеченным, находясь в неком замкнутом пространстве и наблюдая за другими людьми, дано не всякому. Можно надёжно спрятаться, соблюдать абсолютную тишину, не шевелиться и не дышать, но всё равно через какое-то время те, за кем ты наблюдаешь, обязательно обернуться в твою сторону и спросят: — «Кто здесь?» Дело тут не в маскировке, а в самом подходе к подсматриванию. Для того чтобы стать невидимым, надо, прежде всего, живо интересоваться происходящим процессом, случайные же, незаинтересованные свидетели обнаруживаются весьма быстро.
«Влюблённые» синхронно повернули головы в мою сторону. На лице студента (на незакрытой чёлкой его половине) отразился ужас. У Стелы Иосифовны — негодование.
— Простите, я не вовремя, — сказал я и выскочил в коридор.
Вечером, после того, как закончилась моя последняя пара, я зашёл на кафедру и встретил там Стеллу Иосифовну. Уже в другом наряде (чёрная юбка + чёрный жакет с янтарной брошкой в виде жука навозника на левом лацкане + кремовая блузка с бантом) она сидела, сложив руки на коленях, недалеко от того места, где происходило утреннее объяснение.