— И на какие же темы он с ним общался, этот ваш пациент? — уточняет Мясоедов.

— Пьер Гарр обычно шёл рядом с ним утром на работу и шептал на ухо: «Ты всё равно опоздал», — и тащил Владимира Ш. к пивному ларьку; а в ресторане подсовывал ему в руки меню, открытое на странице «крепкие алкогольные напитки», когда уже давно пора было уходить, и так далее, и тому подобное.

— Всё равно, мне такое объяснение не кажется особенно убедительным. — Мясоедов прирезал последнюю колбасную попку, и, наконец, садится на своё место. — Уж больно у вас всё просто.

— Так, налицо начало спора. Алексей, а чью сторону принимаете вы? — обращается ко мне порозовевший Беляев.

— Я — учёный, и потому занимаю ни к чему не обязывающую и довольно удобную позицию: «Почему бы и нет?» — отвечаю я.

— Узнаю академическую школу! — аплодирует мне Беляев и тянется за коньяком. — Давайте тогда за понимание миропонимания!

«Белый аист» снова кружит над столом. Мясоедовские колбаски и Беляевская картошечка идут на ура; лица моих собеседников делаются роднее, и говорить становится проще.

— Итак, господа, — несколько громче, чем раньше говорит Беляев, — на данный момент бесспорно лишь одно — Дворников действительно находился под воздействием белой горячки. Только вместо традиционных мелких тварей — тараканов и крокодильчиков к нему пожаловали бородатый карлик и милиционер, причём оба, заметьте, маленькие.

— Но, простите, он же не был пьян, — говорит Мясоедов, — этот, как его, Руслан, за пивом же не пошёл.

— Именно! — победно хлопает себе пол коленям Беляев. — Это распространённое заблуждение, что белая горячка или по научному: «алкогольный делирий» бывает у пьяного человека. В действительности делирий развивается у абсолютно трезвых людей после прекращения употребления алкоголя как продолжение абстинентного синдрома, то есть похмелья. Галлюцинации в таком состоянии настолько яркие и продолжительные, что человек искренне в них верит и потом во всех подробностях описывает.

Не знаю как Мясоедов, а я после этих слов несколько напрягаюсь. Как-то не по себе становится.

— Господа, не волнуйтесь, — говорит Беляев, разливая коньяк, — это случается только у лиц страдающих хроническим алкоголизмом второй-третьей стадии, обычно на фоне длительного запоя, так что вам пока волноваться нечего. Ваше здоровье!

— И вам не хворать, — Мясоедов опрокидывает в себя стакан.

Я, разумеется, присоединяюсь к компании.

— Ну, хорошо, Дворников — алкаш, к нему никто не приходил, — говорит жующий Мясоедов, — но откуда тогда у него в памяти взялся такой содержательный диалог?

— Страхи, — отвечает Беляев, — Дворников видимо очень боялся, что его уличат в том, что он отпустил вас тогда, дорогие коллеги, да ещё и взятку взял. Возможно, он много раз прокручивал подобный разговор в голове, отсюда и глюк. Знаете, такое бывает во сне, когда ночью снится именно то, о чём много и напряжённо думал днём.

— Да, бывает такое, — мрачно говорит Мясоедов, — именно, когда много и напряжённо думаешь.

Я смотрю на него и, кажется, понимаю, о чём он.

— Давайте лучше выпьем, — предлагаю я, — просто выпьем.

— Давайте, — синхронно отвечают Мясоедов с Беляевым.

Примерно через час первоначальная тема разговора за бесперспективностью задвигается в дальний угол, а на передний план выступает обычный пьяный трёп немолодых мужчин.

— Разрешите поинтересоваться, а отчего вы, собственно, «вампир»? — неожиданно нападает на Мясоедова раскрасневшийся Беляев. — Это вас в армии так окрестили?

— «Вампир», должно быть, оттого, что Мясоедов, — отвечает Мясоедов, пытаясь поддеть вилкой очередной колбасный эллипс, — студенты приклеили. В армии я был «телом».

— Телом? Интересно, интересно…

— Ничего интересного, дурацкая история.

— Просим, просим…

Так и не добившись своего, Мясоедов откладывает вилку в сторону.

— Ну, ладно, — произносит он решительно, — дело было на втором курсе училища, в Камышине. Висели мы как-то на нехорошей квартире в частном секторе, у одной раскрепощённой гражданки, Марфы, кажется. Да, да, у Марфы, точно. Под новый год, а может, сразу после, уже не помню, приземлились у неё практически всей эскадрильей, то есть, по-гражданскому всей группой, ну и девиц местных с собой притащили. Пили крепко — лётчики, куда деваться — и ближе к ночи сморило меня прямо за столом. Первый раз со мной такое случилось, ей богу. Ну, отнесли меня, в другую комнату, чтобы процессу не мешал, на какой-то диван уложили, и тут кто-то заметил в углу кучу всякого похоронного барахла — венки, цветы пластмассовые — видать, хоронили кого-то из соседей недавно. Вот мои черти с перепою и решили мои похороны устроить. Руки мне на груди скрестили, свечку зажгли, обложили всей этой дрянью похоронной по периметру, в общем, форменный покойник получился.

— И зачем это всё, позвольте спросить? — интересуется Беляев.

— Как вам сказать, для разнообразия. В общем, устроили по мне Брежневские соколы настоящие поминки. И понеслось — комэска речугу толкает, о том, какой я хороший человек был, курсанты за упокой моей души, стоя, не чокаясь, пьют, девицы у моего одра голосят… вой, говорят, стоял на весь квартал. Я этого, конечно ничего не помню, друзья на другой день рассказали.

— И что потом?

— Потом? Потом проснулся я, оттого, что пластмассовый цветок мне в шею больно впился. И, представьте себе картину — лежу я в форме весь в цветах, руки на груди, в руках свеча догорает, девки вокруг зарёванные — ужас, да и только. Открыл я глаза, начал что-то мычать со страху… тут, конечно радость неподдельная, девки, все, как одна целовать меня бросились, господа курсанты пить за моё чудесное воскрешение, хором ура кричать, в общем, такое началось… С тех пор «тело» ко мне и прицепилось.