Шрифт:
Лариса насторожилась.
— Сказал, чтоб я мозги тебе прикрутил с самого начала…
— Узнаю папаню, небось, еще и поддатенький был.
— А, по-моему, просто голос у него радостный был.
— Еще бы. Наконец-то, свою непутевую дочь сбагрил.
— Любимую, между прочим, дочь, — заметил Аристарх. — А ты знаешь, что родители, разумеется, если они живут в мире и согласии, когда их дети женятся или выходят замуж, могут пережить что-то вроде второго медового месяца? Я насчет своих абсолютно уверен, — улыбнулся он.
— Ну, если это действительно так, — сказала в задумчивости женщина, — то мой папаня тоже своего не упустит, не сомневаюсь. Удивляюсь, как же моя мать с таким подарком прожила жизнь.
Она замолчала.
— Неужели прошло уже четыре дня, Арис? Как такое возможно?
— Это потому, что у нас с тобой всё смешалось: день и ночь, утро и вечер. Может, открыть шторы?
— Нет, я не хочу, — и она легонько прикоснулась к его руке.
— Я тоже.
Он вдруг засмеялся.
— «Прикрутить мозги», — мне это очень понравилось. Если ты говоришь, что у тебя не осталось ни одной извилины, значит, мне это удалось?
— Удалось. В моей голове теперь лишь проскакивают одни междометия, и те — иногда…
— Ты хочешь перекусить?
— Пожалуй, не откажусь от сока и какого-нибудь бутерброда.
— Ты так мало ешь, как птичка. Я сейчас…
Аристарх принес из кухни на подносе бокалы с соком, бутерброды с ветчиной и три красных яблока.
Лариса съела один бутерброд, отпила полбокала сока, взяла в руки красивый плод и задумалась.
— Хочешь? — и она протянула мужу яблоко.
— Сначала ты.
Лариса надкусила фрукт.
— А теперь ты, — и она отдала ему сочный плод.
— Искусительница ты моя, — сказал Аристарх, возвращая ей яблоко, которое он тоже надкусил.
При этих словах Лариса вдруг внутренне содрогнулась, вспомнив, что однажды уже слышала их. Она так явственно увидела то, валявшееся на ковре гостиничного номера «России» красивое красное яблоко, которое ей с Мишелем не суждено было надкусить. И теперь было понятно, почему. То был знак судьбы. СВОЁ яблоко она будет есть с другим…
Какая-то тень пробежала по ее лицу, она даже слегка улыбнулась, еще раз едва коснувшись красивого красного плода, и тут же отложила его в сторону.
— Что ж ты так плохо ешь, девочка моя? — он чуть приблизился к ней, мгновенно ощутив ее смятение и произошедшую перемену.
Она вздохнула. И вздохнула совсем как-то не так, как он уже привык слышать за то короткое время, что они провели вместе. Вздох — как прощание. Или — сожаление?
И уже в следующую секунду он точно знал, кто сейчас стоял между ними. Тот, другой. Но почему вдруг, когда у них всё так прекрасно? Он чего-то не знает. Он должен это знать. И сейчас же. Немедленно.
(«Смотри только — не наруби дров»).
— А ты почему не ешь бутерброды? — она прикоснулась к его руке, тоже улавливая в нем непонятную перемену.
— Я не голоден.
— Неужели? Это так на тебя не похоже, — улыбнулась она и снова погладила его по руке, видя странную зажатость. — Что-то не так?
— Ну, что ты, всё хорошо, моя девочка, — сказал он, целуя ее руку, и отводя немного в сторону глаза.
— Но я же чувствую, Арис. Ну, родной мой, ты же шутил только что, а сейчас…
(«Родной мой», ты это учти, дровосек).
— Ну, хорошо, — выдохнул мужчина. — Я хотел сказать об этом, еще немного даже раньше, чем сегодня…
Он волновался.
— Мы начинаем жизнь с чистого листа. И то, что было у меня, или у тебя до свадьбы — это закрытая тема.
— Конечно, Арис, конечно. Я сама тоже хотела сказать об этом. Почему ты так напряжен? Ты всё говоришь правильно.
— Понимаешь, я бы, вообще, наверное, не завел этот разговор вовсе, если бы не одно обстоятельство…
— Да не нервничай ты так…
— Я не хочу, чтобы ты страдала. Я… я никому этого не позволю, потому что знаю, как ты страдала весь этот год.
— С чего ты взял? — удивилась она.
— Из собственного опыта. Вот как я сох по тебе, точно так же ты сохла по нему. Вяла у меня на глазах, как неполитый комнатный цветочек, а я сделать ничего не мог. Хотя, всё видел. Всё понимал. Я каждый вздох твой слышал…
Теперь напряглась уже Лариса. Она поняла, о ком речь. Но… Откуда он об Этом может знать?