равно будет на нашей стороне.

*

Над гордом навис пасмурный октябрьский вечер.

Щеткин и Друй шли вверх по Тверской к совету. По обеим сторонам улицы сияли окна магазинов. На

панелях сновали толпы народа. Масса офицеров и чиновников двумя потоками лилась вверх и вниз.

— Ишь, сколько золотопогонников понаехало. Точно воронье на падаль, — недовольно сказал Друй. —

Прямо тошно.

— Чего ждут наши? — не менее недовольным голосом заявил Щеткин, — чем, дальше, тем труднее будет

власть брать.

Навстречу им шел Стрельцов. Его широкое, приплюснутое лицо расплывалось в улыбке. Еще не подойдя

к ним, он крикнул на всю улицу.

— Ура, товарищи, наша взяла!

Друзья остановились возле панели на мостовой.

— Вчера, утром, — скороговоркой начал Стрельцов, — было заседание Московского комитета партии.

Избрали боевую пятерку на все время вооруженной борьбы. Наметили состав военно-революционного

комитета. Вечером на общегородской партийной конференции приняли все, утвердили пятерку и состав военно-

революционного комитета. И как, брат, все дружно. Настроение боевое. Все, как один. А сегодня… Только

закончился пленум совета. Наша победа. За захват и провозглашение советской власти, за свержение

Временного правительства голосовали триста с лишним человек, а против всего двести семь. Да все

меньшевики и эсеры.

— Бунтовали?

— Нет, не особенно. Мы речей не говорили. Не к чему ведь. Предателей не переубедишь.

— А они как себя держали?

— Да пороли разную ерунду. “Путь к захвату власти, — кричат, — изолирует пролетариат”, и поэтому, во

имя спасения революции и рабочего дела, меньшевики будут добиваться немедленных перевыборов всех членов

советов.

— Ха-ха-ха. Ишь ты, спасители революции. Поздно спохватились, шкуры барабанные. Ха-ха-ха, будут

добиваться. Какие дураки за ними пойдут!

— Восстание началось, да здравствует наша пролетарская революция! — снова громко крикнул

Стрельцов.

В эту минуту возле них по панели не спеша проходили два офицера, один — в погонах штабс-капитана,

другой — генерал-лейтенанта. Офицеры остановились неподалеку от них.

— Поди-ка сюда, братец, — грозно сказал генерал, подзывая пальцем Щеткина. Щеткин подошел. За ним

придвинулись Друй и Стрельцов.

— Ты что тут орешь на мостовой? — строго спросил генерал. — Почему не по форме одет? Почему не

застегнуты пуговицы на воротнике?

— Я в отпуску, господин генерал.

— В отпуску?! Да как ты смеешь так стоять передо мной? Встать смирно! Во фронт!

Щеткин смутился.

— Какой части? — спрашивал генерал, гневно размахивая руками. — Пять нарядов вне очереди. Как твоя

фамилия?

Друй, красный от гнева, оттолкнув в сторону Щеткина, подошел вплотную к опешившему генералу и

громко крикнул:

— Чего тычешь? Какое имеешь право?

— Ах ты, негодяй? Грубиянить? Я покажу вам, как грубиянить. Позор! А еще форму русского флота

носишь. Да знаешь ты, перед кем стоишь?

— Знаю. Перед золотопогонной шкурой. Снимай погоны!

Вокруг спорщиков образовалась большая толпа зрителей.

— Снимай погоны! — продолжал кричать Друй.

— Да как ты смеешь, собака!

— Не собака, а гражданин. А вот ты — собака, если по- человечески не понимаешь. Не хочешь снимать

погоны, — так я сниму!

Друй быстро сорвал правый погон с плеча генерала.

— А, ты так, негодяй!

В руках генерала сверкнул сталью револьвер. Прозвучал выстрел. Но пуля попала не в Друя, а в длинного

солдата-сапера, стоявшего зрителем, и убила его наповал.

— Долой контрреволюцию!

— Офицеры солдат бьют!

— Ишь ты, сволочь золотопогонная!

— Ребята, бей офицеров! Долой погоны! — раздались громовые выкрики.

— Господа… господа… Нельзя же так… Не тяни меня за руку… что за свинство!

— Чего там, бей его!

— Солдата убить — тебе семечки!

— Господа… Городовой, то есть милиционер!

— Городовой на том свете ждет тебя, сукин сын!

— Господ нет… Все — товарищи.

— Прошло ваше время царствовать!

— Господа, — не унимался генерал. — Это невозможно. Это же бунт.

— Так точно, — утвердительно крикнул нз толпы чей-то звонкий голос. — Бунт как есть! Бейте его,