между ног.

— Но они предлагали выделить из ведения совета вопросы городского хозяйства.

— Сорвалось. Большевики не глупы. Эго предложение, разумеется, отвергли. За нами, в сущности, никто

не идет.

— Неужели же мы одни?

— Ну, не одни, но нас меньшинство. Вот еще Викжель, спасибо, поддерживает.

— Скажите, половник, приняты ли меры к охране арсенала? Ведь это ужасно, если оружием завладеет

чернь.

— Меры приняты. Недостаток оружия — их слабость. Кремлевский арсенал в наших руках. Они

запоздали.

— Слышите, стрельба идет. Целый бой. Это же невозможно.

— Ну, а как военно-революционный комитет, все еще ходатайствует?

— Наше счастье, что военно-революционный комитет — это сборище уголовных преступников —

выжидает, как видно, трусит, и ведет переговоры.

— Нужно немедленно предъявить им ультиматум. Или — или. Пока у них мало оружия.

— Ультиматум готов. Завтра вводится военное положение. Вот послушайте текст.

Полковник взял со стола бумагу и начал читать ее:

ГРАЖДАНЕ, ТОВАРИЩИ!

С сегодняшнего дня командующий войсками Московского военного округа, согласно постановлению

комитета общественной безопасности, объявляет Москву на военном положении. Все попытки соглашения с

большевистским военно-революционным комитетом, которые делал комитет общественной безопасности, ни к чему

не привели.

Несмотря на все уверения, он не вывел из Кремля отказывающуюся повиноваться воинскую часть, и было

допущено самое широкое расхищение оружия, пулеметов и снарядов из разных мест и снабжение ими

большевистских организаций.

В городе идет усиленная погромная агитация. Захватываются комиссариаты, типографии, гаражи; расхищаются

склады с оружием. Все это ведет к усилению анархии и произвола в Москве, и комитет общественной безопасности,

сознавая всю тяжесть лежащей на нем ответственности, санкционировал в Москве и Московском округе военное положение.

— Но Кремль занят? — спросил Филимонов.

— Да. Но нам нужно известить именно таким образом, потому что мы выжидаем ответа от командования

казачьего полка. У нас, правда, есть твердая уверенность, что казаки будут с нами. Но очертя голову мы

действовать не намерены. У нас заготовлено и другое воззвание. Мы его опубликуем, как только получим

сведения о благоприятных результатах переговоров с казачьим полком. Если желаете, я его прочитаю вам.

— Просим.

— Вот оно.

Перепелкин взял со стола другую бумажку и, откашлявшись, прочитал ее:

Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба. Дабы, с

одной стороны, избежать ненужных жертв и чтобы, с другой, не стеснять выполнения всех боевых задач, по праву,

принадлежащему мне на основании военного положении, запрещаю всякие сборища и всякий выход на улицу без

пропусков домовых комитетов.

Все граждане приглашаются немедленно уведомить меня по телефону о всех домах, где в окнах или на

крышах засели вооруженные люди. Предупреждаю, что в ответ на выстрелы из домов последует немедленный

пулеметный и артиллерийский обстрел их. Обращаюсь к чувству сознательности граждан помочь избежать всех

лишних жертв.

К о м а н д у ю щ и й в о й с к а м и М о с к о в с к о г о в о е н н о г о о к р у г а

— Вот как выяснится положение, мы немедленно предъявим ультиматум и беспощадно раздавим

смутьянов. Кстати, я забыл сказать еще, что церковный собор, заседающий сейчас в Москве, целиком на нашей

стороне. Митрополит Тихон обещает всяческое содействие церкви.

Сергеев сидел в углу кабинета в мягком кресле, слушал, как за окном разгоралась стрельба, и волновался.

— Чорт знает что. — Поручик вскочил, точно на пружинах. — Господа, мы в осажденной крепости.

Кажется, все выяснено. Наше место не здесь, а там, где стреляют. Нужно ускорить события. Довольно

совещаться.

— Успокойтесь, господин поручик. Не будем учить друг друга, — мягко остановил его Перепелкин. —

Поверьте, командование знает обстановку и принимает верное решение. Это вам, как моему адъютанту, должно

быть хорошо известно. Странно, что вы волнуетесь. Перестрелка пустяшная. Это забавляются юнкера.