— Садитесь, — предложил Тошняков. — Вы из Закавказского комитета?

— Так точно. Вот письмо к вам и секретные документы.

— Так-с… Присядьте.

Тошняков вооружился пенсне в золотой оправе и принялся внимательно читать письмо Преображенского.

— Так и должно было быть, — воскликнул он, когда окончил чтение. — Предатели развернули работу.

Гибнет Россия. Не видать нам Дарданелл с великим христианским городом Конста… то есть Византией. Все

погибло. Зараза большевизма, выращенная на немецкие деньги, с каждым днем ширится. Рабочие уже не хотят

голосовать за военный заем, разгорается гражданская война. От Галиции Восточной отказываемся. Что делать?

Все потеряно.

Сергеев молча смотрел на него, соображая, что бы сказать в утешение этому взволнованному и

растерянному человеку.

— Власть мы так не удержим. Боже мой! А вы были в английском консульстве?

— Точно так.

— Только наши дорогие союзники остаются верны нам. Они вам дали денег? Хорошо. Мы краснеем за

Россию. Кстати, отчислите в кассу ЦК рублей пятьсот. Какой ужас. России закружили голову

социалистическими бреднями. Она думает, что беременна коммунизмом. Но какая глупость! Роды будут самые

обыкновенные, хотя и мучительные. А родится все-таки русский капитализм. Вы скоро уезжаете из Москвы?

— Через недельку, господин Тошняков.

— Нет, мы вас задержим. Уезжать сейчас из Москвы — преступление. Я напишу записку в центр

обороны Москвы. Вы будете нужны там. Или лучше — поедемте туда вместе, я вас, кстати, познакомлю. Как

раз делает доклад полковник Перепелкин, голова и наш диктатор. Вы не возражаете?

— Слушаю-с.

*

Автомобиль, мягко покачиваясь, въехал в ворота Кремля.

— Сюда, направо, — кричал Тошняков шоферу. — Вот здесь. Подождите нас.

По лестнице, устланной ковром, они вбежали в штаб комендатуры.

— Сюда, направо.

Тошняков постучался в дверь. К ним навстречу вышел высокий офицер в бакенбардах.

— Прошу, — сказал он, — только вас дожидаемся, господин Тошняков. А это кто с вами?

— Делегат с кавказского фронта, — поручик Сергеев. Вполне наш. Он член партии.

В комнате, богато убранной коврами, цветами, статуэтками, картинами, мягкой мебелью, находилось

около десятка офицеров и двое штатских.

— Открываем заседание. Хотя оно и неофициальное, но, тем не менее… — сказал офицер в бакенбардах.

— Нам сделает сообщение господин полковник Перепелкин. Прошу.

С кресла поднялся офицер с седеющей головой и начал говорить:

— Большевики ведут усиленную подготовку к вооруженному восстанию. Кремлевский арсенал

ненадежен. Были случаи расхищения оружия. Юнкера и казаки приведены в полную боевую готовность. Третий

полк неблагонадежен, большевистски настроен. Убрать его пока не удалось, но нужно во чтобы то ни стало

удалить из Москвы. Наши союзники-меньшевики и эсеры — не пользуются никаким авторитетом в рабочих и

крестьянских кругах. Нужно надеяться только на себя. Мы просим командование казачьего полка перебросить

казаков в Москву. На фронтах неблагополучно. Война не ведется. Солдаты братаются. Везде засилье

большевистских комитетов. В Петербурге царство большевиков. Положение крайне трудное, нужно быть

готовыми ко всему. Господа, штаб обороны просит у вас, представителей прогрессивных слоев населения,

абсолютной поддержки.

— Ваши планы, полковник? — спросил человек в серой визитке с тройным подбородком.

— План очень прост. Мы его выполняем. Город разбит на участки. Каждой надежной воинской части

даны оперативные задания. Юнкерам поручена сугубая охрана арсенала. Вновь отдан исторический приказ —

патронов не жалеть. Драться до последнего. Вот все планы. Кроме того, мы используем Викжель, настроенный

против большевиков. Это нам нужно, чтобы забастовали все дорога в случае нашего поражения.

— А ударники?

— Ударные батальоны высланы все на фронт. Есть ударницы. Но лучше всех их распустить по домам.

Только деморализуют своих.

Поднялся тучный человек во фраке. Повелительно качнув рукой, он начал говорить.

— Господа, мы стоим на пороге анархии. Мы, промышленники, терпим одно поражение за другим.

Указом совета везде вводится восьмичасовой рабочий день, для нас совершенно разорительный. Мы грозим