— А с этими как?

Черноусов, не отвечая, сел в автомобиль, н когда машина уже тронулась в путь, крикнул в ответ:

— Это ты, Петрушин, спрашиваешь? Ну, спрашивай, дубина, а я поеду.

… В полдень автомобиль домчался к Ставрополю. Черноусов отвез в госпиталь уже несшего в бреду

всякий вздор Нефедова. После осмотра врача больного поместили в тифозный барак.

*

Ратамоновцы в последнем бою лишились своего храброго начальника.

Было время, и Ратамонов бунтовал против приказа сверху. Но сжав сталью воли свое честолюбие и

гордость, подчинился. Как был, так и остался до смерти своей геройским, храбрым и честным советским

воином.

Тело его, пронзенное сотнею пуль, похоронили с высокой воинской честью, а храброе огромное сердце

его отдало прекрасную силу свою каждому из трех тысяч бойцов революционного отряда.

Кругом предательства, измены, из каждой подворотни злыми стаями мчатся враги, но непоколебимы, как

горные кряжи, ратамоновцы.

Влились к ним лихие рубаки черноусовского отряда, пристали обрывки воронинской вольницы,

пошумели немного, но притихли, зачарованные воинской выправкой, боевой решимостью их.

Враги вокруг, всюду по краю пала советская власть. И нет путей отступления. Окружены ратамоновцы,

как стая львов в западне. Есть, правда, путь-дорога, не проложенная еще через саксауловые безводные

солончаки да пески астраханской степи. А больше нет ни одной.

Митингуют ратамоновцы в последний раз. За начальника у них — светлый, как лен, Черноусов,

комиссаром — Гончаренко Василий

Луг, солнце, тысячи солдат, казаков. Сгрудились. Хмурые, слушают. Говорит Черноусов:

— Эх, братаны мои. Обложила кадетская свора наш отряд. Грозят. Да не боимся. Поборемся еще.

— Побо-о-ремся.

— Не запугают! — шумит возгласами толпа. Колышатся тысячи голов.

— Воны нам сдаться велят. Грозят пятому смертью. Да хоть и мало у нас патронов и снарядов, а не

сдадимся белым. Так ли, ратамоновцы?

— Верно.

— Не сдадимся. Ни в жисть.

— Россию пойдем. Пробьемся.

— Смерть кадюкам!

— С чем бой принимать? — продолжал Черноусов, обведя своим орлиным взглядом затихшую толпу. —

Не с чем боя принимать. И не примем боя зря. Уйдем в советскую Россию. Там пригодимся. А путь у нас один

есть. Через степи эти соленые, безводные. Вот и решайте, товарищи.

— Пойдем степью.

— Может, пройдем.

— Надо итти… которые дойдут до советской.

— Нам ничего не страшно.

Голосовали. Единогласно решили отступать на красную Астрахань.

Настала ночь, холодная, хмурая. Отправились в поход ратамоновцы колоннами. А на зорьке окружили их

два офицерских полка,

У белых за бойцов поручики и подпоручики. За взводных полковники да подполковники, ротные все, как

один, генералы.

— Ратамоновцы, держись!

А ратамоновцам наплевать. Вышколенные солдаты. Как только заляжет цель противника, так зайдут

красные пулеметчики с флангов — и смят противник. Пока перестраиваются офицерские взводы, глядишь —

вихрем налетели черноусовскне рубаки, — и нет взвода.

Ну, и противник не из трусливых достался. Умеют воевать офицеры! Сотни ратамоновцев разметали на

песке буйные руки свои.

Так до вечера бой. На часок передохнули бойцы, а там сызнова до утра. А утром хватились ратамоновцы,

— нет патронов, все вышли. Бросились к пушкам, — нет снарядов!

И сказал Черноусов, а слова его быстро разнеслись повсюду:

— Братцы стеной! Штыком да кулаком. Бей офицеров в морды! Души их! Силы у нас черноземной

побольше.

Бросились ратамоновцы с голыми руками на врага. Что тут было! А стрельба прекратилась. И у белых

патроны вышли. Пошла война штыком да кулаком. Рукопашная разыгралась на солончаковых холмах. Пощады

не было. Кто кого скорее передушит и заколет, тот победит.

Были в красном отряде женщины и девицы. Да разве женщины они? Настоящие тигрицы, когтистые,

зубастые. Не один безносый и безухий помнить будет всю жизнь эти жаркие объятия, эти твердозубые уста.