*

А в соседнем вагоне, на подвесных, пружинных койках, как в люльках, раскачивались друг против друга

Сергеев и взводный офицер Соколов.

Сергеев чувствовал себя неплохо, и только слабость от сильной потери крови давала о себе знать

настолько сильно, что даже лежа у него по временам кружилась голова и мутилось в глазах. Сергеев был ранен

не опасно. Пуля, которая попала ему в голову, только разорвала кожу от темени к уху, не повредив кости. Уже за

время пути рана его начала подживать, и если бы не сильная физическая слабость, он чувствовал бы себя

совсем неплохо.

Поручик Соколов был в худшем положении. Его раненое, плечо мучительно ныло, и эта боль временами

вырывала из его судорожно стиснутых губ сдавленные стоны.

Под скрип койки и стук колес о рельсы Сергеев размечтался. Георгий третьей степени, красовавшийся на

его гимнастерке, новые погоны поручика были для него необычайно интересны и приятно волновали его

воображение. Он мысленно представлял себе, как явится домой, на Кубань, героем войны и боевым офицером.

Представлял себе радость отца, матери, гордость сестренки, завистливое уважение товарищей.

Другие мысли, посещавшие его мозг, были воспоминаниями о дорогом и далеком женском лице, с

лучистыми карими глазами в изогнутых дугах бровей, в рамке белой с красным крестом косынки. Капризные

губы Анастасии Гавриловны, ее черные завитки волос, мелодичная речь, стройная фигура как живые стояли в

его воображении.

Знает ли она о его производстве? Что думает она о нем?. Помнит ли тот вечер, когда он был так

безобразно пьян н наделал глупостей?

Лицо Сергеева бледнело от волненья.

“Если бы она была здесь вместе со мной. Как бы было хорошо. Я бы рассказал ей все-все… И она,

наверное, поняла бы меня… Милая… милая”.

— Сергеев, — глухо спросил Соколов, скосив взгляд в его сторону, — как вы себя чувствуете?

— Неважно.

— Ха! И даже производство не радует?

— Оставьте неуместные шутки, господин подпоручик, — вспыхнул Сергеев.

— Извольте… Я это по-приятельски. Мне очень худо. Жмет руку. Ну, и желчь кипит.

Сергееву стало неловко.

— И поймите, Сергеев, — продолжал Соколов, кривя гримасой губы, — не боль физическая мучит. Ее

переношу легко. Страдаю я морально. Вы помните… Ведь то, что было под Айраном, — хуже предательства. В

штабе сидят мошенники, пьяницы и растери. Сколько положили народу и во имя чего? Наконец, когда победа

досталась, правда, дорогой ценой, — извольте радоваться — приказ отступать. Ну, на что это похоже?

Оказалось, что в штабе не прочитали приказа как следует… И получилось хуже прямой измены… Хуже, хуже…

И потом, во имя буквы приказа, когда мы заняли Айран, — отступать.

Сергеев молчал.

— Ну, что же это, Сергеев? Разве можно быть спокойным душою за родину, когда такое творится вокруг.

Вот чем я болею… Грязной тряпкой их всех из штабов вышвырнул бы…

— Неужели везде так, как у нас? — отозвался Сергеев.

— Да говорят… Подумать только: три корпуса, сто с лишним тысяч положили в Мазурских болотах. Это

раз. Предательство и идиотизм наших штабов… Вместо пуль и снарядов на позицию шлют вагоны с иконами и

всякой дрянью. Мы терпим поражение за поражением. И если не погибла Россия до сих пор, то только

благодаря миллионам жертв, героизму офицеров и солдат. Разве так можно воевать?

— Но что смотрит царь! — не подумав, сказал Сергеев.

Соколов, вздохнув, промолчал. Но сбоку, через койку от Сергеева, приподнялась голова, тупоносая, в

бороде с проседью, и сказала:

— А вы, милорд, не очень-то на царя надейтесь. Бесполезно.

— Как так? — опешил Сергеев.

— Очень просто. Царя свергли. Теперь в России революция.

— Не может быть!

— Это сумасшедший какой-то, — в один голос закричало почти полвагона. Стоны и вопли, как по

волшебству, смолкли.

— Именно так, господа… А насчет моих умственных способностей прошу не беспокоиться. Я офицер

для поручений при генеральном штабе, имею точные сведения. Они пока для фронта держатся в секрете. Нет

инструкций. Солдаты, знаете, озлоблены войной, частично офицерским составом. Пока штаб выжидает

директив. Но вы, господа офицеры, возвращаетесь в тыл и обязаны знать эту великую новость. Гнилой строй