Митинг открыли.

Выступает бабушка. Шамкает: “Сыношки… все хорошо у нас… все отлично… только воевать нушно… а

большевики не дают… мешают… я вот сколько лет в тюрьме шидела… а они даше меня не слушают…”

Ну, потом говорил начальник дороги и комиссар. Наконец, взял слово я. Начал, знаешь, мягко. И бабушку

похвалил. Верно, мол, в тюрьме сидела. Уважаю. Только за что же она нас, большевиков, пакостит? Рабочие

сами видят, кто для них ближе: мы или бабушка. И кто для бабушки ближе — рабочие или начальник дороги да

прочие приспешники буржуазии. Мы, говорю, вместе с рабочими всегда, и на митинг в теплушках приехали.

Нас, мол, рабочие знают, а бабушка в салон-вагоне… Тоже работница.

Да как брякну: выжила, мол, ты бабушка, из ума. Шла бы в богадельню, и так далее. Тут как захохочут

рабочие. Ну, бабушка и комиссар с начальником шасть обратно в салон-вагон. А вслед им — улю-лю. Тут уж я

разошелся.

— Ну, а резолюция?

— Единогласно нашу провели.

— Молодцом, Абраша. Золото ты просто, а не человек.

— Ну, брось, Драгин, захвалишь. Слушай. Погромщики действовать начали. Надо обратить внимание.

Уголовных вместе с политическими выпустили. Вот и начинают орудовать.

— Хорошо. Поговорим на заседании. Кстати, Думу нужно арестовать. Тегран, попроси комитет гаража,

чтобы автомобиль выслали…

— Кто такой Дума? — спросил Абрам.

— Дума? Просто легендарная личность. Однажды получил путевку как агитатор от совета. Выдал себя за

большевика. Стал реквизировать у лавочников за свой риск. А иногда и похоже на то, что грабил. Его, конечно,

исключили из агитационной комиссии. Но он мандат не сдал и на основе его продолжает вытворять свои

делишки.

— Ишь ты!

— Сейчас он на сахарном заводе. Как, и следовало ожидать, выдал себя за уполномоченного совета.

Бросил среди рабочих лозунг — раздать завод по рукам. А он чтобы был за главного каптенармуса.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись Абрам и Гончаренко.

— Смеяться право нечего. Он заварил там такую кашу, просто беда, Ясно, дело не в Думе, Дума — дурак

невозможный. Но за ним идут более отсталые рабочие. Администрация трепещет. Директор был у меня,

плакался: председателя завкома — большевика избил. Арестовал заводского фельдшера и решил его казнить

всенародно. Именно казнить. Якобы за изнасилование женщины. На милицию рассчитывать нам нечего.

Арестуем сами.

— Ну, что ж, поедем, — сказал Абрам, — я таких гусей люблю ловить.

— Вся беда в том, что неизвестно, на заводе он или нет. Сейчас позвоню.

Прошла минута переговоров по телефону. Драгин нервно повесил трубку и сказал:

— Только что выехал на директорской коляске. Что же делать?

— Ну, встретим его на пути, не беда.

— Да ведь я его в лицо не знаю.

— Ну, возьмем кого-нибудь с собой, кто знает Думу.

— Я знаю Думу, — заявил Гончаренко.

— Откуда знаешь? — настороженно спросил Абрам.

— Лечился вместе в госпитале.

— Ну, вот и отлично.

— Пошли. У входа подождем машину. Тегран, мы будем в комитете часа через три, а может быть и

четыре. Придется, как видно, провести на заводе митинг.

*

Новый четырехместный автомобиль зафыркал рывком взял скорость и помчался.

Мелькнули улицы города, дома, сады, пригородок, и шоссе зазмеилось по холмистому серому полю.

Абрам и Драгин, уткнувшись ногами в днище автомобиля, а спинами в мягкие стенки кузова, вели

оживленный разговор. Абрам помахивал костылями, точно дирижерской палочкой. Драгин, при дневном свете

пепельно-серый, морщинистый, сутулый, гладил то одной, то другой ладонью подбородок и хитро усмехался.

Гончаренко, помня свою задачу, сидел вместе с шофером у руля и напряженно всматривался в лица встречных

путников.

Погода стояла летняя, жаркая, ясная. Все холмы вокруг зеленели травой. А за холмами шли синие горы,

рамкой окаймлявшие высокий горизонт. К запаху горелого бензина примешивались приторно-сладкие ароматы

цветного луга.

Тщетно Гончаренко осматривал местность со всех сторон. Пусто было вокруг, а на дороге если и

попадались одинокие редкие пешеходы, то это были исключительно местные загорелые крестьяне в чувяках и