— Откуда? Из Германии привезли. Главный большевик, старый каторжник Ленин, в запломбированном

вагоне приехал из Германии. Думаешь, с пустыми руками приехал?

“Нет, что-то неладно. Нужно скорее узнать… Завтра же пойду к большевикам и все выясню”, — думал

между тем Гончаренко.

Вино было выпито, закуска съедена. Они расплатились и вышли из кафе.

— Ну, мне на заседание, — проговорил Сергеев, пожимая руку Гончаренко. — Ты зайдешь ко мне? Не

потеряй адрес.

— Как время выберу, зайду обязательно.

— Вот и заходи. Между прочим, от нашего гарнизона в школу прапорщиков нужно десять человек

послать. Теперь доступ легкий, принимают с низшим образованием. Если хочешь, я это сделаю. Тебя пошлют.

— Подумаю, господин поручик.

— Ну, уж и господин. Зачем титулование между друзьями? Ты для меня Гончаренко, а я для тебя просто

Сергеев. И не больше. Ну, заходи. Пока.

*

С утра Гончаренко завертелся, как белка в колесе. Много сил и времени отняла врачебная комиссия.

Только к полудню он прошел ее. Состояние здоровья его нашли удовлетворительным и постановили выписать в

команду выздоравливающих. Пошли опять хлопоты по оформлению перевода. Наконец, он получил путевку и

вещи.

Время было уже за полдень, когда он с вещевым мешком за плечами переступил порог госпиталя и

вышел на улицу. У подъезда он столкнулся с Марусей. Смущенно поздоровался.

— Здравствуй, Вася, что, на новое житье перебираешься?

— Да, выписали в команду выздоравливающих.

— Почему вчера не пришел?

— Выл занят, Маруся.

— Если бы любил — нашел время. Ведь любишь, скажи?

— Не знаю, Маруся. Ты уж не взыщи.

— Не знаешь. Бедная я, бедная. Зачем ты загубил тогда? Я была девчонкой, а ты меня… А теперь не

знаешь?

— Чего же хочешь, Маруся? Я ведь правду говорю.

— Чего хочу? Люби меня, Васенька, больше, ничего не хочу. Ведь любишь! Приходи сегодня вечером.

Приходи, милый; буду ждать.

Гончаренко промолчал.

Лицо Маруси потемнею.

— Молчишь, не хочешь?.. Хорошо. Я запомню это.

В голосе женщины слышались слезы.

Гончаренко сделал шаг в сторону, желая уйти.

— Нет, постой, — ухватилась за его рукав Маруся. — Так не уйдешь. Может быть, у меня… под

сердцем… — глаза Маруси увлажнились. — Ни за что рожать твоего не буду. Давай деньги, к бабке пойду.

Гончаренко молча достал пачку керенок и передал ей.

Маруся хищно вырвала их, зло посмотрела на него и прошептала:

— Мы еще повидаемся. Этих денег будет мало.

Гончаренко пожал плечами и пошел своей дорогой.

*

Итти ему нужно было через весь город. Солнце пекло немилосердно. Обливаясь потом, он медленно шел

по раскаленным камням мостовой. Устав, он на полпути решил отдохнуть и присел на скамье, в тени

одноэтажного каменного дома.

На улице, пустынной и горячей, плавал раскаленный зной. Никого из людей не было видно, и казалось,

что жители города все попряталась по квартирам, спасаясь от жгучих лучей.

Гончаренко сидел, придавленный этой жарищей, с тоской думая о дальнейшей дороге. Мимо прошла

старушка-армянка в цветном карабахском наряде, с ожерельем золотых монет поверх головной повязки. Она

медленным шагом прошла мимо, стройная, сухая, коричневолицая, горбоносая, и не удостоила его даже

взглядом.

Невдалеке из-за угла показалась фигура человека на костылях. Послышались звуки заунывной восточной

песни. Точно растопленные солнцем, они медленно плыли в струях жаркого воздуха. В тишине отчетливо

слышались не только звуки, но и слова песни, тягучей и грустной.

Мэр айреник тшвар антер

Мэр тшанамуц вотнакох…

Человек приближался. Громче и отчетливее слышались звуки и слова.

“Ишь, распелся, — блеснула в затуманенной голове Гончаренко мысль. — Удивительно, как ему не лень

рот открывать”.

Человек шел, опираясь на костыли, и продолжал петь все одно и то же.

“Поет… Вот народ-то выносливый”.

Человек, поравнялся с ним, продолжая петь. Гончаренко взглянул в лицо певца и, обрадованный,