“Политическая обстановка накаляется. В войсках идет брожение. Приказ номер первый об отмене

титулования поставил нас, офицерство, в ложное положение… Бессмысленный приказ. Что-то будет? В совете

большевики на каждом шагу устраивают гадости, безобразия, нужно положить предел”, — так думал Сергеев,

продвигаясь по шумной главной улице города.

Вот и двухэтажный особняк Преображенского, украшенный национальным флагом в красной перевязи.

Сергеев смело нажал кнопку звонка. Двери тут же открыли. Встретила его жена Преображенского, несколько

полная шатенка, миловидная, игривая.

— А, Ричард-Львиное сердце. Заходите, милый. Мы все заждались вас. Ну, что не влюбились еще в кого-

нибудь? Ха-ха-ха!

— Влюбился.

— А в кого же, если не секрет.

— В вас, Тамара Антоновна, — шутливо ответил Сергеев, снимая фуражку.

— Милый, — услышал он в ответ. — Я же вас давно люблю. Давала вам это понять, но невнимательный,

не замечали. Не смейте рано уходить… Слышите?

Сергеев растерялся, а женщина звонко захохотала, ударила его слегка пальцем по губам и убежала в

глубь дома.

— Вот так почтенная… Тамара Антонова, — прошептал ей вслед смущенный, но тем не менее

обрадованный Сергеев. — Значит, все же я могу нравиться и далеко недурным дамам. Ах, чорт возьми!

В дверях Сергеев столкнулся с самим Преображенским, солидным, упитанным офицером типа

армейского доктора, седовласым, в пенсне.

— А, наконец-то, дорогой Виктор Терентьевич, — бросился полковник к нему навстречу. — Нехорошо

так долго заставлять ожидать друзей. Уж не заамурничались ли вы случайно?

Сергеев покраснел.

— Ничего, батенька, Молодость требует своего. Вот будете таким, как я — тут уж не до хорошеньких

девочек. В пору с супругой сладить. Да, старость — не радость.

“Плохо ладишь, как видно” — неожиданно для себя подумал Сергеев.

— И потом, — продолжал Преображенский, — хочется послужить родине и свободному народу, так

сказать, хе-хе. Ну-с, пойдемте, пойдемте, нас уж ждут.

*

В гостиной, роскошно обставленной мягкой мебелью, коврами, пальмами в бочонках, задрапированных в

красное, роялем в кремовом чехле, за столом сидело пять человек. На столе стояли крошечный самовар,

сухарница с печеньем, три больших вазы с вареньем и сиропом, несколько пустых и наполненных дымящимся

чаем фарфоровых чашек.

Сергеев сделал общий поклон и сел неподалеку.

— Нехорошо, батенька, — раздался чей-то укоризненный голос. — Нехорошо. Уж крестного стал

забывать. Можно сказать, произведение моих рук, господа. Ведь это я произвел его в поручики, а он и не узнает.

Сергеев, покрасневший до корней волос, подошел к говорившему и пожал ему руку. Перед ним сидел,

развалившись в кресле, полковник Филимонов. Тот же сливой нос, те же в мешках глаза.

— Ну, как живем, поручик?

Сергеев начал рассказывать о себе. Филимонов одобрительно слушал его и ласково улыбался. Где-то

послышался звонок. Преображенский заторопился к парадной двери

— Идет, идет! Это он, господа.

Все в ожидании замерли. Быстро раскрылась дверь, я в комнату вошел высокий, стройный офицер в

погонах капитана штаба. Голова его, от затылка до подбородка, была начисто выбрита, большой с горбинкой

нос, насмешливый рот, играющие ресницами глаза — сразу приковывали к нему внимание.

— Здрасте, господа, — сказал он громким баритоном. Поочередно пожал всем руки, при этом щелкал,

звенел шпорами и рекомендовался: — Капитан штаба его высочества, граф Лисовицкий… Приятно.

Все уселись на прежние места.

— Какие новости, ваша светлость? — спросил Преображенский, заглядывая гостю в глаза. — Мы тут как

в дремучем лесу живем.

— Ах, прошу, полковник, без титулов. Теперь они не в моде. Называйте просто, по приказу: господин

капитан.

— Да мы уж тут, у себя, по старинке… Не правда ли, господа?

Сергееву было приятно чувствовать себя равным в компании графа, но он тем не менее в свою очередь

услужливо кивнул головой и сказал:

— Ради бога.

— Ну, как угодно, господа, — пожал плечами граф. — Вы спрашиваете о новостях. Пренеприятные

новости. Как уже знаете, проклятые аршинники и самоварники, употребляя бессмертное выражение Гоголя,