— Никак нет, — почтительно проговорил Лука Лукич. — Это вы напраслину на меня возводите.

— Ты меня своим характером не сломишь! Ты меня своим упрямством не возьмешь! Я из тебя выбью эту манеру.

— Никак нет, ваша милость. Что человеку богом дано, то людям не отнять. Только скажу наперед: прознает государь про твои окаянные дела, Микита Модестыч, он с тебя взыщет. И господь взыщет.

Улусов рассмеялся:

— Государь? Ду-рак! Государь соизволил приказать, чтобы все вы были примерно наказаны. Он казаков приказал послать, а зачинщиков судить. Тебя, значит, в первую голову. А за причиненные мне убытки взыскать с вас двадцать тысяч.

Словно громовой удар прогрохотал над Лукой Лукичом.

Улусов, расставив ноги, продолжал смеяться.

— Микита Модестыч, — трепеща от волнения, заговорил Лука Лукич, — ты крещеный человек. От крещеного человека в этот великий час правды прошу, к совести твоей взываю! Скажи, что государя помянул для красного словца.

— Не веришь, старый дурак? Указ государя у господина губернатора, копия при мне, я ее вам должен объявить. Читай и устрашись, мятежник! — И ткнул в лицо Луки Лукича бумагу.

Тот прочел и зашатался. Прислонившись к стене, он прошептал:

— Побожись святым крестом, богом заклинаю, что это не фальшь, что самим царем писано.

Улусов перекрестился.

— Теперь веришь?

Лука Лукич не отвечал. Побледневший, он стоял у стены… «Царь указ дал, царь судить приказал!» — кричало сердце. Мысли теснились, дурнота овладевала им, он не чувствовал под собой опоры, словно то, на чем он держался весь свой длинный многотрудный век, в один момент рассыпалось и обратилось в труху.

— Иди! — Улусов схватил Луку Лукича, чтобы выволочь на крыльцо, но взгляд старика остановил его.

— Ну, ваша милость, — хрипло выдавил Лука Лукич, — я не знаю, чего ты удумал сделать с народом, но одно помни: твои земли у нас под боком, твоя роща недалеко, скотина твоя нам известна, дорога к твоему дому тоже. Побереги себя: народ-то, кто ж его знает, на что он в лютости пойдет. И уж я его останавливать, как то делал несчетные разы, не буду.

— Ты мне грозить? Я тебя за такие слова на каторгу! — Улусов побагровел. — Я тебя так закатаю, ты у меня забудешь, как тебя звать. Иди! — И поволок Луку Лукича к двери.

Тот тряхнул плечами и сам вышел на крыльцо. То, что он увидел, бросило его в дрожь.

— Иди, иди, — подтолкнул Луку Лукича Улусов. — Вот их самый главный воротила, — сказал он Пыжову. — Из-за него все началось. Положить их! — обратился он к казакам, указывая на мужиков.

— Ладно, — выдавил Листрат и бросил на Улусова свирепый взгляд. — Дай бог, чтобы до смерти не забили, а там увидим, кому первому в гробу быть!

Лука Лукич лег без сопротивления. Теперь ему было все равно. Более страшной муки, чем та, что теснилась в его сердце, не могло быть.

— Лупи! — подал команду Рыжий Мишка Подлец.

Казаки, которым в Духовке выдали по «мерзавчику», засучили рукава, поплевали на руки.

Видно было по их спокойным и уверенным движениям, что подобную экзекуцию они совершают не впервые.

Луку Лукича били два дюжих казака. Он пытался подняться на колени, казаки валили его, а он опять поднимался. Тогда один из казаков ударил его шашкой плашмя.

Никита Семенович крикнул:

— По голове-то хоть не бейте! Старик ведь, звери!..

— Дай ему, Коваленко, — приказал Пыжов.

Казак, выхватив шашку, плашмя ударил ямщика по голове.

За Луку Лукича взялся сам Пыжов. Вдруг Лука Лукич вскочил и побежал, шатаясь, падая и опять вставая.

Казаки бросились за Лукой Лукичом. Пыжов опередил их. Заскочив наперерез бегущему, Рыжий Мишка Подлец в упор выстрелил в него.

Лука Лукич упал.

— Отнести домой! — приказал Пыжов, пряча револьвер в кобуру и досадуя на себя: вместо головы попал бунтовщику в плечо.

Остальное происходило почти в полном молчании. Не было слышно ни криков, ни ругани, ни стонов — ничего, кроме свиста плетей.

Выпоров «зачинщиков», Рыжий Мишка Подлец приказал въехать в лужу и пороть кого попало. Лошади давили людей, многие нахлебались грязи. Поднялся вой.

— Довольно! — приказал Улусов.

— Кончай! — гаркнул Пыжов. — Эй, Коваленко, довольно! Ишь, дорвался до мяса!

Казаки выехали на сухое место.