Исчерпав темы, относящиеся к дому и сельским делам, они замолчали. Отец и тут не спросил, почему Таня не предупредила его о своем приезде. Дочь оценила эту деликатность. Она встала и крепко обняла его.

— Что за приступ? — спросил он, растроганный.

— Ты очень уж хороший, — ответила Таня, целуя его.

— Я-то, может быть, и хороший, а вот ты не всегда хорошая! — Викентий улыбнулся. — Что нового в Тамбове? — осведомился он, когда дочь села.

— Много нового. Сашеньку Спирову исключили из гимназии, — да ты, наверное, слышал?

— Как же, как же. Улусов прямо в ужасе. Ох, Танюша, не одобряю я этой дружбы! Девица она шальная, бог с ней совсем.

— Конечно, глупейший поступок, что и говорить, — отвечала Таня. — Вместе с ней исключили еще трех девушек, совсем ни в чем не повинных.

— Бог с ней, бог с ней. Ты уж держись от нее подальше. — Викентий нахмурился. — Такие знакомства добром не кончаются… Ну, что еще нового?

— Еще? На заводе была стачка мастеровых, усмиряли жандармы и солдаты. Один жандарм, Филатьев, так отличился, что сразу в подполковники произведен.

— Этого у нас еще не бывало, — сказал задумчиво Викентий. — Солдаты, говоришь, усмиряли? Не может быть, чтобы мастеровые придумали все это сами. Ими верховодят интеллигенты. Они и подбивают рабочих, я уверен. — Он хотел прибавить: «В том числе и ты, дочка», — но сдержался.

— Почему же? Есть очень умные мастеровые, папа. Напрасно ты думаешь, — Таня помолчала. — Ну, и интеллигенты, конечно…

— А социалисты все из интеллигентов? — Отец пристально посмотрел на дочь.

— Не все, — равнодушно отвечала Таня.

«Да, самообладание великое», — подумал Викентий, а вслух сказал:

— Налей мне чаю, Танюша.

Таня налила чай.

— Теперь и не разберешь: социаль-демократы, просто социаль, просто демократы…

— Нет, отчего же, — сказала Таня. — Разобраться при желании можно.

— Я вот никак не разберусь. — Викентий развел руками.

— А ты попробуй, — шутливо посоветовала Таня.

— Пробовал. Ничего не понимаю. Да, признаться, и не хочу я их понимать. Но согласен я с ними в главном.

— В чем именно?

— Насилия не хочу. Злом зло не побеждают, Танюша. Можно все устроить мирно.

— A! Ну попробуй.

— Попробую. Придет время — попробую…

— Только знай, отец, знай и запомни: нельзя служить богу и мамоне. Послушай, сними ты рясу. Или делай свое дело, и только оно пусть будет у тебя. Если, конечно, позволяет совесть.

— Что за тон, Танюша? — Викентий обиделся.

— А ведь когда говорят правду, любой тон кажется неприятным. Не надо лишних слов и оправданий, папа. Ничем ты себя оправдать не можешь. Еще никому не удавалось сидеть между двумя стульями.

Викентий молчал, нервно пощипывая бороду.

— Ты тут скучал? — спросила Таня.

— Да, иногда бывало очень тоскливо, — признался Викентий. — Мне без тебя всегда тоскливо, — глядя вбок, прибавил он. — Никак не могу примириться с этой бобыльей жизнью.

— Да, — отозвалась печально Таня. — Наш дом никогда не был так похож на жилище холостяка, как теперь.

— Что ты будешь сейчас делать? — спросил Викентий, отводя щекотливую тему.

— Вероятно, кто-нибудь придет, — ответила Таня.

— Я тебя прошу об одном, — сказал Викентий, — будь осторожна. Ты только что окончила трудный класс. Впереди последний год в гимназии, выпускные экзамены. Гуляй, отдыхай, набирайся сил…

Таня молчала.

— Я вижу, — укоризненно продолжал Викентий, — ты даже и со мной осторожничаешь. — Он вздохнул. — Ну, бог с тобой! Да, да, так-то оно… Не все у нас хорошо, много несправедливостей творится. Вон Лука Лукич говорит: узнай обо всем государь, он бы…

Таня перебила его:

— Государь, папа, ничего не сделает. Один человек не в силах повернуть ход истории.

— Это верно лишь отчасти, — мягко заметил Викентий. — В России особые условия… — Глаза его были устремлены в палисадник, там теплый ветерок играл в листве вяза-великана.