Шрифт:
— Позвольте, позвольте, — останавливал агронома Викентий, — а куда же деваться Андреям Андреевичам?
— В работники к крепкому хозяину, к тому, у кого будет много земли, кто может плуги завести, косилки, молотилки. В работники к нему, батюшка, за определенную плату, а не то в мастеровые на фабрики. Наша промышленность только начала развиваться и уже вон как пошла в гору! Она миллионы нищих Андреев Андреевичей заберет. Пусть они освободят место настоящему земледельческому классу, классу крепких крестьян. Тогда и Канада нам нипочем, и мы накормим нашим хлебом весь мир.
Флегонт с некоторых пор стал прилежным слушателем агронома. Он сиживал в уголке, курил, рассеянно следил за клубами дыма, поднимающегося к закопченным балкам, поглядывал на юркого Савву Капитоновича.
Агроному, привыкшему делить людей на точные и определенные категории, Флегонт не нравился: с виду грузен, мешковат, а иной раз такое вставит в разговор, что за истину признать невозможно, и возразить нельзя.
— Ты хи-и-трый!.. — сказал он однажды. — Ты их всех хитрее. Вижу, вижу, не скрытничай. Эка, Иванушка-дурачок!.. Дурачок, дурачок, а у-умница, бестия!
— Книжками займается, — неопределенно сказал Петр и косо посмотрел на Флегонта. — Да, видно, не впрок.
— Ох, Петр Иваныч, недалеко ты видишь. — Савва Капитонович пристально посмотрел на Флегонта, попыхивающего цигаркой и ухмылявшегося. — А впрочем, — сердито проговорил он, — черт тебя знает, что ты за птица!..
Агроном привозил Петру книжки и журналы. Петру за недосугом читать приходилось редко, он складывал их за божницу, там они и плесневели, пока за них не принялся Флегонт. Как-то, дело было весной, он дочитывал последнюю из агрономических книжек, валявшихся за божницей. Дело шло к рассвету; Лука Лукич не раз поднимал голову от подушки и ворчал на полуночника.
Флегонт, прочитав книжку, посидел в раздумье и сказал вслух:
— Ладно, теперь уж именно все.
Этот процесс проникновения в сложные отношения мужика с мужиком, мужика с барином, мужика с начальством, начальства мелкого с начальством покрупнее происходил медленно и давался Флегонту нелегко.
То время в истории империи знаменовалось сдвигами во всех областях и проявлениях общественной жизни. Агроном Савва Капитонович был прав: Россия действительно заводила индустрию, индустрия требовала работников, их поставляла деревня. Деревня и город придвинулись друг к другу и оказались спаянными, точно сообщающиеся сосуды. Крестьяне тысячами уходили из разоряемых сел на заводы и фабрики. В страдную пору мастеровые возвращались к земле, чтобы, покончив со страдой, снова вернуться в город. Они приходили в село людьми совсем иными, и Флегонт не мог, конечно, не подметить разительных перемен в их мнениях, суждениях, привычках, одежде.
«Вот, скажем, Иван Козлов, — думалось Флегонту. — Вроде бы каким и был, а вроде и вовсе другой…»
Рассказы Ивана о жизни в городе, о порядках на заводах, о том, как в минуты отчаяния едина рабочая масса, не могли не произвести впечатления на Флегонта, достаточно подготовленного Настасьей Филипповной.
Лишь спустя много времени в сознании Флегонта оформилась цель, тоже весьма еще расплывчатая. Ни с кем в селе он, разумеется, не мог поделиться мыслями и чувствами, которые кипели в нем и просились наружу. Даже с отцом не обмолвился словом о том, что теперь всецело занимало его. От семейных дел Флегонт отошел, в кузнице работал, что называется, с навалом и торговался с мужиками из-за каждого грошика: копил деньги про черный день.
И стало казаться Луке Лукичу, что сын стал вроде приблудышем в семействе.
«Только росточком в мое племя вышел, — думал он. — Эка вымахал парень — косая сажень в плечах. А характером — овца, хоть и злоязычен, да ведь и то только супротив начальства. А кто к начальству добер? Умен Флегонт, да не жаден, не то что Петька. В том силища звериная и умишко злобный. В большие люди выбьется Петр Иванович. А Флегонт так и помрет добродушным на миру».
Лишь изредка Лука Лукич подсматривал в сыне свое, семейственное — особую хватку, верный хозяйственный взгляд.
Флегонт не терпел многословия и суеты. Он жил, работал и мыслил не торопясь, все совершал степенно, по порядку, — «без колыхания», как говорил Лука Лукич.
Уход из дома он все откладывал и откладывал. Много причин к тому было у Флегонта: жаль было расставаться с отцом, с родными местами и привычным укладом, идти куда-то в неведомое и начинать новую жизнь, тоже не слишком сладкую. И была еще одна причина, едва ли не самая главная: Флегонт не хотел уходить из села, не повидав Таню. Ему нужен был ее совет, и он рассчитывал на ее помощь; уж она подскажет ему, куда обратиться, чтобы найти работу.
И еще хотел он сказать ей о своей любви, — на этот раз непременно. Но Таня была в Тамбове, раньше весны в Дворики не могла приехать, а разыскивать ее в городе Флегонт стеснялся. Да и не знал, как она отнесется к его решению.
Глава седьмая
Город Тамбов, где в описываемые времена Таня училась, возник, как о том сообщает летопись, в 1636 году. «А строил тот город Тамбов по указу великого государя, царя и великого князя Михаила Федоровича, всея России самодержца, стольник Роман Федоров Боборыкин, а построен тот город был воеводою в три года».