Шрифт:
Бесшумно вошел камер-лакей и доложил, что обед готов.
Глава третья
Флегонт сидел в доме предварительного заключения на Шпалерной. Там же, в камере 193, был заключен Ленин.
Охранки запретила Флегонту свидания в наказание за его дерзко-вызывающий тон на допросах. Он жил вестями, которые передавали ему по тюремному телеграфу — перестукиванием — или с помощью книг: в книжках между строчками молоком писалось какое-нибудь сообщение.
Посмотреть во двор можно было, только подтянувшись и повиснув на решетке. Однако и эта манипуляция удавалась редко; надзиратель, следивший за камерами, тотчас приказывал отойти от окна. Все-таки Флегонт умудрялся иногда повидаться с гуляющими по двору и переговорить с Апостолом и другими знакомыми, сигнализируя им пальцами. Несколько раз видел Флегонт во дворе Владимира Ильича, — вид его был всегда бодрый, лукавая усмешка играла на губах. Флегонту становилось веселее.
Как ни заботилось начальство об изоляции заключенных по делу «Союза борьбы», они все же сумели сговориться между собой о том, какие давать показания, что говорить и чего не говорить.
Прогулки и перестукивания занимали у Флегонта считанные часы. Безделье сильно угнетало его. Он попросил друзей раздобыть ему книг на воле, — книги начали приходить от неведомой «невесты».
Чтобы не терять силы, Флегонт делал гимнастику; без устали шагал он по камере, а чтобы закалить себя, спал без одеяла или ложился на каменный пол и лежал часами, пока тело не начинало коченеть. Тогда он вскакивал и согревался гимнастикой. С течением времени Флегонт приучил себя к таким лишениям, которые раньше счел бы невозможным для человека. Он еще шире раздался в плечах, лицо его обросло светло-каштановой бородкой.
Часто Флегонт пел… Но вот раздавалась команда под угрюмыми сводами тюрьмы, и песня замолкала.
Потом его вызывали на допрос к подполковнику Филатьеву, переведенному за год с чем-то до того из Тамбова.
Он считался в охранном отделении специалистом в области борьбы с социалистическим движением, ему поручали сложные дела наиболее закоренелых революционеров.
Филатьев не мог жаловаться на свою судьбу. Но, кроме десятка — двух сослуживцев, никто не знал о талантах и успехах Алексея Матвеевича.
Такое положение не удовлетворяло честолюбие Филатьева. Оставалось утешать себя тем, что это лишь начало, что он только расправляет крылья. После письма царю Филатьев энергично приступил к осуществлению своей идеи.
Предстояло создать союз мирного и гармоничного сотрудничества классов, руководить им, проникать с его помощью во все поры общественной жизни.
Как известно, хорошие и подлые мысли иногда зарождаются одновременно в нескольких умах. Такой ум предстал перед Филатьевым в обличии начальника московского охранного отделения Зубатова.
Идея умиротворения умов, взлелеянная Филатьевым, и план Зубатова были похожи как две капли воды. Но главное огорчение заключалось в том, что, пока Филатьев витал в облаках, Зубатов, беря быка за рога, привлек к своему проекту внимание московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Тот ухватился за план Зубатова и одобрил его.
Без всякой витиеватости и разглагольствований насчет добра, гармонии и прочего Зубатов писал в докладе, что если мелкие нужды и требования простолюдинов эксплуатируются революционерами для глубоко антиправительственных целей, то не следует ли правительству как можно скорее вырвать это оружие из их рук и взять исполнение задачи удовлетворения мелких нужд на себя? Тем более, мол, что для этого не потребуется никаких крупных преобразований, а нужно лишь усовершенствовать деятельность охранного отделения. Ну все точь-в-точь как думал Филатьев!
После того как в столичной охранке узнали об успехе Зубатова, начальство вызвало Филатьева. Как же это, мол, он допустил, чтобы Москва перехватила то, что созрело в недрах питерской охранки? Не прекратить ли подполковнику витание в облаках, не приступить ли к исполнению задуманного, чтобы подставить ножку Москве?
Ярость питерского охранного начальства была вызвана не только конкуренцией Москвы. Революционное движение, размах его требовали принятия срочных мер.
Движение захватывало широкие слои рабочих, социал-демократические идеи имели непостижимый успех и у рабочих и у интеллигенции. Было ясно, что никакие плотины вроде организации «молодых» или «легальных» марксистов не смогут задержать мощного потока, если не отвести его в каналы, приготовленные дальновидными людьми.
Но как ни бился Филатьев, люди для построения отводного канала не находились. Социалисты чуть ли не плевали подполковнику в физиономию, когда он пытался соблазнить их радужной перспективой содружества с охранкой; в интеллигенции шло брожение, а ухватиться было не за кого. В селах зрело что-то страшное, но возможностей для отвода мужицких страстей не предвиделось, а дело-то было как раз в том, что именно на крестьянстве зиждился план Филатьева Он был уверен, что крестьянство, фанатически преданное трону, должно послужить противовесом бунтующим рабочим; на крестьянство должно опереться самодержавие в надвигающейся битве с пролетариатом. Но прежде чем использовать крестьянство для борьбы в возможной революции, надо помирить мужиков с помещиками, бедняка — с кулаком и всех вкупе — с властью.