Элвис не взял салфетку, и тогда дура-баба вытащила еще одну из коробки, намотала ее на указательный палец, послюнила и, свесившись через стойку, осторожно, очень осторожно потерла щеку Элвиса под левым глазом.

— Ого, — сказала она.

Элвис знал, почему она сказала «ого», но спросил:

— Что такое?

Баба потерла еще сильнее, затем быстро отдернула руку, как бы поняв, что делает что-то не то.

— Я думала, это грязь, но здесь не грязь. У тебя родинка.

— Это татуировка, — сказал Элвис.

— Татуировка?

— Наколка.

— Что?

— Ну, татуировка. Наколка.

Баба прищурила взгляд и сказала:

— Ты из Питсбурга? — и тотчас же, словно поняв, что зря спросила об этом, задала другой вопрос: — Сколько ты здесь пробудешь? — она вытянула шею и заглянула в книгу регистрации, которая лежала вверх ногами. — А, Майк. Сколько ты здесь пробудешь, Майк?

Догадалась ли баба, что его зовут не Майк, и если да, то не позвонит ли она сейчас в полицию и не сообщит ли им о том, что какой-то мудак в кроссовках «Рибок» только что остановился в мотеле под чужим именем. Или, может быть, эта дура догадалась, что он не Майк, но ей плевать на это, потому что, если бы она всякий раз поднимала шум, когда кто-то останавливался в этом мотеле под чужим именем, она была бы королевой педантов всего западного мира.

— Пару ночей.

Баба перевернула книгу регистрации и написала какую-то цифру рядом с его именем.

— Как я уже говорила, двадцать пять долларов за ночь, деньги вперед. При оплате за две ночи вперед полагается скидка пятнадцать процентов. Тогда с тебя будет сорок два доллара пятьдесят центов. Это слезы, не так ли?

Элвис знал, что она имеет в виду, но спросил:

— Какие слезы?

Баба протянула руку опять, чтобы дотронуться до его лица, но резко отдернула ее, как бы поняв, что не должна этого делать. Рука застыла в воздухе, как у танцовщицы.

— Пять слезинок у тебя на щеке, одна под другой. Было больно? Было больно, когда тебе делали эту татуировку так близко от глаз?

Элвис пожал плечами. Конечно, было бы больно, если бы он не нанюхался кокаина перед тем как позволил Тому Игле заняться своей работой.

— Мне делали их по одной, не все сразу.

Рука бабы медленно опустилась.

— Что они означают? Я имею в виду… они… они что… Кто-то из твоих родственников умер? Я знаю, что это не мое дело, — очень быстро, как будто больше не могла терпеть, баба протянула руку и представилась: — Рената. Рената Казмейер.

Баба была небольшого роста и должна была встать на цыпочки, чтобы опереться локтем о стойку. Рука у нее была маленькая, но сильная.

— Тебя зовут Майк или Майкл? Некоторые Майклы любят, чтобы их называли Майками, а некоторые любят, чтобы их называли Майклами.

Его дружка из центра, Майкла Джордана, всегда звали Майклом.

— Майкл.

— Рада с тобой познакомиться, Майкл.

— Рад с тобой познакомиться.

— Мне нравятся эти слезинки. Правда нравятся. Они грустные и, ну я не должна была это говорить, я знаю, но все равно скажу, они смотрятся очень сексуально.

Маленькие груди, худой зад. Рената Казмейер была очень похожа на Дженни Свейл. Элвису такие бабы не нравились. На ней были джинсы и клетчатая рубашка, из-под которой выглядывала мужская футболка, которая, он знал, возбуждает некоторых мужиков, но на него она абсолютно не действовала. Он предпочитал, чтобы на женщине было надето короткое ярко-красное, золотистое или серебристое платье с глубоким вырезом, и такое облегающее в районе попки, что делало бы ее тугой как барабан. Но то, как она сказала, что слезки смотрятся сексуально, подействовало на Элвиса возбуждающе, и он ощутил эрекцию несмотря на свои узкие штаны.

Вспоминая, как Рената произнесла эту фразу о том, что слезки смотрятся сексуально, Элвис опять почувствовал, что у него встает. Он лег на кровать и начал удовлетворять себя. Сначала он представил себе Ренату Казмейер, но потом перед его внутренним взором возникла Дженни Свейл, которая откусывала его язык и выплевывала ему в лицо. Чтобы отделаться от Дженни, он представил себе Люкса-Два, своего сокамерника. Полная кличка Люкса была Электролюкс — марка пылесоса. Так его прозвали за то, что он отсасывал очень классно. А «два» добавилось после того, как он обработал сразу двух заключенных в спортивном зале. Надзирателям показалось подозрительным, что там царит полная тишина, не звенят гири, никто не издает никаких звуков. Они заглянули туда и положили конец деятельности Люкса, который заканчивал обслуживать второго заключенного. Элвис любил поразвлечься с бабой, но там, где дело касалось минета, он предпочитал Люкса-Два.

Элвис был уверен, что теперь он точно уснет, но никак не мог отрубиться. Он встал, надел штаны, футболку и кроссовки «Рибок» Лютера Тодда. Он вышел из мотеля и завел свою машину марки «дельта-88», которую обнаружил припаркованной на одинокой лужайке возле какого-то шоссе в черт его знает каком районе и избавил от одиночества. Было чертовски холодно, и Элвис не хотел сидеть в холодном автомобиле.

Вернувшись в мотель, он включил радио и хотел поймать «ВБЛ, пинающие С», но в эфире были только какие-то дурацкие станции. Он настроился на одну, которая передавала вещь Барри Уайта «Я буду хорошо с тобой обращаться». Черт возьми, еще и суток не прошло с тех пор, как Элвис последний раз слушал Фрэнки Крокера, а уже так соскучился по нему. «Нет на свете никого лучше друга моего», какие прекрасные слова. Когда Фрэнки Крокера нет в эфире, то и эфира нет. Замечательно сказано. Чем дальше он удалялся от станции, передававшей передачи с Фрэнки Крокером, тем больше у него портилось настроение.