– Анатолий Михайлович знает, что Кандидова я в какой-то степени писал с него, вернее, присвоил своему вратарю некоторые Толины черты и привычки… – И мягко, но хитро улыбаясь продолжал: – Полагаю, что он не обидится, если теперь склоняюсь к тому, что меня осенило предвидение Яшина.

Акимов в ответ только произнес:

– Он действительно обставил всех нас.

Как мне тогда показалось, Яшин, неся многие черты Антона Кандидова, «вратаря республики», оказался дорог автору больше всего тем, что, в отличие от своего литературного героя, не был заколдован от пропущенных мячей и напоминал ему о реальных ощущениях собственной юности. Земной человек, «вратарь мира» допускал вполне земные ошибки, как никто, терзался ими и, в отличие от большинства коллег, винил обычно лишь самого себя. Ни один защитник не услышал от него упрека за роковой промах.

Казалось бы, Яшин вполне мог упрекнуть, скажем, центрального защитника Анатолия Башашкина, который в стартовом олимпийском матче 1956 года с объединенной командой Германии вдруг, против своих правил, пустился в авантюрное путешествие на чужую сторону поля. Яшин вслед выдвинулся к самой границе штрафной, но не успел оглянуться, как потеря мяча обернулась внезапным навесным ударом немецкого форварда прямо ему за шиворот, и счет вместо спокойного 2:0 превратился в нервный 2:1. Искренне переживавший опрометчивость своего необоснованно дальнего отрыва от ворот, Яшин на послематчевом собрании команды даже поставил вопрос о доверии. Предложение о собственной замене не отдавало никаким кокетством, на которое он был совершенно не способен, лишь доносило, как обычно, до товарищей и тренеров то, что на самом деле думал. Впрочем, «парламентское большинство» гневно отвергло это самобичевание – команда ему полностью доверяла.

Среди многих эпизодов подобного толка меня особенно впечатлил случай, рассказанный Эдуардом Мудриком. В 1959 году его, 20-летнего, только начали осторожно подпускать в основной состав «Динамо», где первую скрипку давно уже играл 30-летний Яшин. И вот в матче с ростовским СКВО новичок, не оглянувшись, отдает мяч назад вратарю, а того в воротах след простыл, и «Динамо» получает конфузный автогол. После игры маститый голкипер успокаивает донельзя расстроенного юного собрата и полностью берет вину на себя – раз не предупредил, что изменил позицию. Но одно дело признаться наедине, другое – на людях. Динамовский неофит, уже начавший привыкать к тому, что каждый старается по возможности выгородить себя перед руководством, был особенно потрясен, когда на «разборе полетов» футбольный гранд повел себя совершенно противоположно такому обыкновению. Тренер Якушин буквально вцепился в него клещами:

– Лев, ты крикнул Мудрику что вышел из ворот?

В ответ живой классик не стал ни врать, ни изворачиваться, а, лишь чуть помедлив, честно признался:

– Нет, не кричал.

Как вспоминает Мудрик, его больше взволновало тогда не прилюдное оправдание со стороны беспощадного тренера, а «то, что прославленный вратарь так просто и буднично признался в своем промахе. Лев посчитал недостойным защищать себя в расцвете славы перед начинающим молодым парнем. И, возможно, неосознанно дал себе слово, что умру теперь на поле за Яшина и впредь буду так же, как он, честен и искренен, как бы ни страдало мое самолюбие».

Но и прямая вина полевого игрока, особенно молодого, не вызывала гневную реакцию именитого вратаря. Владимир Рыжкин, Александр Соколов, Владимир Кесарев могли на виновника нашуметь, Лев Яшин или Борис Кузнецов – никогда. Лев только посмотрит на бедолагу с грустью, но пониманием, да крикнет: «Ребята, играем!» и виноватые вместе с правыми как на крыльях несутся вперед. В матче 1959 года с «Зенитом», когда ленинградский защитник Владимир Мещеряков съездил юному Толе Коршунову по ногам, тот ненадолго отошел назад зализывать раны, физическую и моральную, и в какой-то момент неудачно откатил мяч Яшину: перехват Бориса Батанова привел к нечаянному голу. Но спокойная реакция на нелепый промах и знакомый призывный клич вернули команде самообладание и вдохновение, а с ними и убедительное преимущество – 4:1. К себе лидер команды относился заметно строже.

Глядя на Яшина сразу после пропущенного гола, внимательный наблюдатель безошибочно понимал, как он недоволен собой, как страдает. Но эти вжатые плечи, опущенная голова, ссутуленная походка уже через считанные секунды сменялись выпрямленной фигурой, свежими движениями, новой энергией, потому что игра на этом не кончалась и надо было выправлять положение. Самоосуждение, однако, зачастую возобновлялось позже, особенно ночью после игры, пока не поглощалось новыми тренировочными буднями. Обостренное восприятие собственных оплошностей не проходило бесследно. Взваливая на себя многие грехи, свои и чужие, он изводил свои нервы вдвойне.

Чувство вины за пропущенный мяч, застряв где-то в глубинах сознания, могло вернуться к Яшину и спустя годы. Через много лет после наделавшей шума победы сборной СССР над чемпионом мира – командой ФРГ (1955) он приписывал себе по крайней мере один пропущенный мяч, хотя дотошные немецкие и другие зарубежные эксперты давно сняли с него эту вину доскональным разбором результативного удара Ханса Шефера. Пробитый под очень острым углом, это был, оказывается, чуть ли не первый в серьезной международной практике сильно подкрученный мяч, направленный под острым углом. Но Яшин все равно стоял на своем, полагая, что был обязан встретить готовностью и такое коварное новшество.

Самую болезненную рану за все два десятка лет в футбольных воротах нанесла ему злобная реакция болельщиков, когда он был назначен главным ответчиком за досрочный вылет сборной СССР с чилийского чемпионата мира 1962 года. К злобе людей, позволивших охмурить себя этим верховным приговором, был совершенно не готов.

Вся команда отправлялась из Чили в удручающем настроении, но, пожалуй, один Яшин корил себя персонально. Впрочем, как обычно. Собравшаяся в аэропорту Сантъяго толпа местных фанов, хоровыми здравицами и самодельными плакатами славивших вратаря, в их глазах непревзойденного, не внесла успокоения в мятущуюся душу. Но каким контрастом выглядела во Внуково агрессия группы отечественных болельщиков, явившихся в «аэропорт прибытия», несмотря на ночное время, чтобы засвидетельствовать свою ненависть. Они не остановились перед хулиганством, когда кто-то даже пытался ударить недавнего кумира. Яшин был потрясен. Именно там, в аэропорту, впервые услышал, что кругом виноват он и только он.