Вывод Дружинина как представителя эстетической критики таков: «Дидактика новой критики столкнулась с дидактикой Гоголя, а результат подобных столкновений всегда бывает ужасен» (221). Дружинин в своих оценках данной ситуации демонстрировал широту восприятия и подчеркнутую терпимость. Он писал: «Даже признавая Гоголя человеком вполне заблуждавшимся (чего мы не признаем вовсе), мы никак не видим основания, по которому какая-нибудь критика могла мешать Гоголю заблуждаться. Его идеи были по крайней мере столь же искренни, как идеи противников, поднявших против него свой голос» (222).

В Белинском, при всех несогласиях с ним, Дружинин видел фигуру, способную противостоять стихии дидактизма. Дружинин подчеркивал: если бы Белинский был жив, критика «не могла <бы> долго идти по дидактически-сомнительной дороге» (223).

Вступая на пост редактора «Библиотеки для чтения», Дружинин сформулировал свою программу и положения политики журнала. Дружинин призвал «уничтожать старые теории, ведущие к нетерпимости, сбрасывать с дороги все преграды к единодушной деятельности всех просвещенных литераторов на благо родной словесности – вот что мы должны поставить себе вечною и постоянною целью» (225). Как руководитель популярного периодического издания, критик провозгласил идеологическую установку на право собственного мнения каждого участника литературного процесса. Он подчеркнул, что в руководимом им журнале будут публиковаться не только мнения, идущие в унисон с мнением редакции (225).

Дружинин был последовательным приверженцем того «олимпийского» спокойствия, которое выражается как в терпимости к другим, так и в понимании своей миссии: «Увлекаться новизной новых теорий, унижать настоящих литературных деятелей по поводу новых деятелей, которые непременно будут являться с каждым годом, мы никогда не будем. Мы слишком много видали гениев, оканчивавших весьма печально свою блистательно начатую славу» (226). «Эпиграфом всего нашего издания» (226), писал Дружинин, послужат слова Гёте: «Ohne Hast, ohne Rast» («Без торопливости, без отдыха»).

Будучи знатоком не только русской, но и западной литературы, Дружинин обращал внимание на инокультурный опыт, в частности, на то, что «из европейских семей нашего времени <…> три великие семьи – германская, французская и великобританская – одарены голосом, которого нельзя не слушать» (196). Наибольший интерес Дружинина вызывала английская литература, в том числе потому, что «великобританская словесность, во всех ее отделах, была спасительным прибежищем от неогерманской и неофранцузской дидактики» (209), а значит, по мнению критика, она окажет благотворное влияние и на русское читающее общество.

Таким образом, деятельность Дружинина-критика и Дружинина-редактора была направлена на служение «вечному искусству». «Артистическая» теория противопоставляла «чтителей искусства чистого» и авторов-«дидактиков» с их установкой «прямо воздействовать на современный быт, современные нравы и современного человека». Творчество Гомера, Шекспира, Гёте, Пушкина определяло, по мнению Дружинина, те пути, на которые должны ориентироваться авторы и критики в своем служении истине.

Литературно-критическая деятельность П.В. Анненкова [203] относится к периоду конца 1840-х – середины 1860-х годов. Личность Анненкова и его характер располагали к творческому общению, и он был знаком со всеми значительными художниками и критиками своего времени – Гоголем, Тургеневым, Белинским, Дружининым, а также с Достоевским, Л. Толстым, Гончаровым и др.

С историко-литературных и теоретических позиций интереса заслуживает понимание Анненковым проблем реализма. Оно высказано в статье «Заметки о русской литературе 1848 года», опубликованной в журнале «Современник» (1849) под названием «Заметки о русской литературе прошлого года». В этой статье Анненков выступил как продолжатель традиции годовых обзоров. В сфере его внимания оказались произведения Достоевского, Гончарова, Тургенева, Герцена [204] и ряда других авторов.

Анненков исходил из того, что понятие «реализм» произвело «в нашей литературе <…> сильное недоразумение, которое уже пора выяснить» [205] . Критик выступил против суженного понимания реалистического воспроизведения жизни, когда оно сводится к «механическому» изображению ограниченного числа «окаменевших» типов героев и жизненных ситуаций. Анненков иронически сокрушался: «добрая часть повестей в этом духе открывается описанием найма квартиры – этого трудного условия петербургской жизни – и потом переходит к перечету жильцов, начиная с дворника. Сырой дождик и мокрый снег, опись всего имущества героя и наконец изложение его неудач <…> – вот почти все пружины, которые находятся в распоряжении писателя. Запас не велик» (41).

Реализм, по мнению Анненкова, предполагает «зоркий осмотр событий», «изучение разнородных явлений нашей общественности», «психологическое развитие характера». Значимость психологической разработки характера в реалистическом произведении позиционирована Анненковым как важнейшая его особенность: «Неисчерпаемый источник всех неожиданных и поучительных рассказов – душа человека», это «столб большой дороги» реализма (41).

Примером «истинно-художественных» реалистических произведений и «по собственному содержанию», и «по эстетическому вопросу» (50) были для Анненкова, в частности, многие рассказы и очерки из цикла Тургенева «Записки охотника». Критик отметил такие «качества» тургеневской прозы, как «разнообразие, верность картин и особенно какое-то уважение ко всем своим лицам», а цикл в целом – «это этюды многоцветного русского мира, исполненные тонких заметок и ловко подмеченных черт» (51). Произведения Тургенева, по мнению Анненкова, дают «многостороннее знание жизни, зоркость взгляда, изощренного опытностью, всегдашнее присутствие мысли, поясняющее наблюдение, и наконец еще талант разбора самых явлений и вывода их перед читателем» (51–52).