Ю.Л. Понял.

Д.Д. Уверен? Я ведь ничего не сказал о других функциях денег — о том, как люди стараются скопить и удачно вложить их через разные финансовые институты. И как благодаря вкладам миллионов скромных граждан вырастают новые здания и даже города, реализуются гигантские проекты, которые без этих вкладов остались бы неосуществленными. Фактически весь наш мир, каким мы знаем его, целиком зависит от денежной системы, и без нее рухнет в один момент, сведя нашу жизнь к самому убогому и примитивному существованию.

Ю.Л. Ну и что?

Д.Д. А вот что: представь себе на мгновение, что ты прибыл с Марса узнать, есть ли жизнь на Земле. Ты увидишь все, о чем я тебе рассказал, — обмен товаров на мелкие куски бумаги, — но все это будет лишено для тебя смысла. Тебе захочется выяснить, почему люди держат у себя куски бумаги, хранят их в банке и так далее. Ты спросишь: может быть, эти рубли — долговременная и универсальная еда? Или они содержат в себе какую-нибудь мощную энергетическую составляющую; нельзя ли, например, вставить их в прорезь и завести мотор? Разумеется, на все твои вопросы я дам отрицательный ответ. «Но ведь в них должен быть заключен какой-то смысл?» — спросишь ты. И я отвечу тебе одно: да, рубли — вещь вполне реальная, но они выражают собой нечто такое, чего ты не можешь увидеть или пощупать. Так работают деньги в современной экономике.

Ю.Л. И что же?

Д.Д. А то, что ты и сейчас сбит с толку, поскольку все еще являешься марсианином. Смотришь на то, что мы делаем, и спрашиваешь: «Почему так?», «Как такое можно делать?» И особенное недоумение у тебя вызывает то, что все вещи, которые ты видишь, связаны чем-то неосязаемым, чего нельзя съесть, чем нельзя завести мотор, что даже нельзя положить на весы и взвесить. Это невозможно понять извне — ведь ты на все смотришь своими глазами, а то, что ты видишь ими, ни на йоту не приблизит тебя к пониманию. Ты видишь какую-то деятельность, возведенные города, но самое существенное ускользает от твоего взгляда. Однако покончим с аналогиями и вернемся к реалиям. Йеуда, ты должен научиться видеть изнутри, позволить своему сердцу привести тебя в мир, который не создан для глаз. И для этого есть путь; тебе только следует вступить на него. Иначе ты всегда будешь недоумевать, неизменно оставаться снаружи. Поэтому я предлагаю тебе вернуться назад и подумать об этом. Разумеется, я не знаю, что в твоем сердце и куда оно тебя зовет. Может, ты не хочешь продолжать? Это совершенно нормально. Но если хочешь продолжить, тогда путь ясен. Мы с тобой уже говорили об этом — о Шабате, молитвах, иврите…

Ю.Л. Расскажете мне о молитвах?

Д.Д. Так я уже рассказывал. Ты должен выучить их наизусть, и тогда тебе будет легко произносить их трижды в день.

Ю.Л. Но вы не объяснили мне, почему они так важны. Если, конечно, вы не устали рассказывать обо всем этом.

Д.Д. Нет, нет, я скажу тебе. Видишь ли, молитва — это наше приношение Б-гу, а всякое приношение, как и жертвы в Храме, должно быть непорочным. В этом кроется еще одна причина того, почему необходимо выучить молитвы наизусть.

Ю.Л. Все же я не вполне понял. Ведь слово «молитва» для большинства людей в России ассоциируется с просьбой о чем-то или с чем-то вроде медитации, но никак не с приношением.

Д.Д. Но у нас это именно так. Даже если мы о чем-то и просим в молитвах, то просьба есть форма служения.

Ю.Л. Объясните, пожалуйста.

Д.Д. Позволь мне вернуться к храмовым жертвоприношениям. Когда наш Храм стоял в Иерусалиме, коаним (священники, служившие там) каждый день приносили в жертву животных, а также воскуривали фимиам.

Ю.Л. Знаю, хотя, честно говоря, меня это все смущает — уж как-то очень примитивно…

Д.Д. Это лишь жест.

Ю.Л. Простите?..

Д.Д. Это был жест, определенный жест; в нем заключается основная форма богослужения. Как-нибудь мы поговорим об этом, но сейчас тебе лишь нужно понять, как все это происходило. Каждый день в Иерусалимском храме народ Израиля приносил жертвы Б-гу и таким образом служил Ему. Это был наш непосредственный и постоянный жест по отношению к Б-гу. Потом, когда Храм был разрушен и жертвоприношения стали невозможны, казалось, что и обратиться к Б-гу уже нельзя. Но существовал и иной жест, иная форма контакта, хорошо известная всякому, — а именно молитва. Так наши мудрецы заменили жертвоприношения молитвой; ведь ранее даже пророк сказал: «Вместо жертв принесем слова уст наших».

Храмовое богослужение заменила молитва: я говорю это в буквальном смысле. Жертвоприношения в Храме приносили дважды в день, рано утром и перед закатом, — вот и было установлено, чтобы евреи читали особую молитву, Амиду, дважды в день— рано утром и перед закатом. (Фактически мы молимся и третий раз, после заката солнца, в полном соответствии с еще одним событием в храмовом расписании.) Амида — это не одна из обычных молитв; это и есть молитва иудаизма, и весь наш молитвенник строится вокруг нее; мы обязаны читать ее каждый день.

Ю.Л. А о чем она?

Д.Д. Вначале Амида состояла из восемнадцати небольших разделов (теперь девятнадцати), по одной-двум фразам в каждом. Поэтому иногда ее называют Шмоне эсре, «Восемнадцать».

Ю.Л. И что это за разделы?

Д.Д. Ну, начнем с того, знаешь ли ты, что такое браха? Это установленная формула, которую мы используем в наших молитвах. Обычно ее переводят как «Благословен Ты, Г-сподь…».

Ю.Л. Знаю. Хотя меня всегда поражало ее высокомерие. Люди «благословляют» Б-га — разве нельзя сказать как-то иначе?