— А если я буду настаивать на том, что я Сибирская татарка?

— Голубушка, у нас не детский сад.

— А чего это все мне на возраст намекают. Вроде приличный человек, фрак носит, а к девушке деликатности не проявляет.

— У дантиста в кресле просто рай по сравнению с тем, что Вы с нами творите! Будьте серьёзны! Молю! Граф вдоль и поперёк Сибирь и Забайкалье прошёл. И раскопки, и легенды — всё в одну картину складывается. Давайте уважать друг друга. Мы же к Вам в совершеннейшем почтении пребываем.

— Чувствую, никуда от вас не деться Да — туземка я, индейка… а может лебедь белая…

— Хватит дурить! — совсем грубо и неожиданно Бах положил конец затянувшейся комедии. — Вам прекрасно известно, что Вы прибыли к нам по нашему пути. Пусть он не такой и совершенный, однако, без нас обратно Вам хода нет. Разве только до Озера доберётесь. Но это вряд ли. Никто Вас отсюда не выпустит, пока не получим удовлетворительных ответов на предложенные Вам вопросы!

— Не пугай, начальник –—до тебя пугалки были!

Дурдомовцы

Осень, осень…может это и «очей очарованье», только когда начало отопительного сезона затягивается, да в суровом климатическом поясе — уже не до красот природы. Психиатрическая лечебница города Чумска давно и безнадёжно задолжала поставщикам тепла. «Теплосети» прекрасно понимая, что мэрия всё равно заставит их подать теплоснабжение в учреждение здравоохранения, упорно не давали доступ больнице к источнику тепла.

Иван, совсем пошедший на поправку от душевного недуга, получил недуг физический в виде катарального бронхита. Доктор утешал пациента: «Зато утопленниц спасать теперь не рвётесь, Иван Семёнович. И букета Офелии не требуете собрать. Понимаете — не раздобыть нам с Вами эдакую экибану. А бронхит — ерунда. Подлечим. Вот оранжерейку скоро прикрыть придётся: на её обогрев, точно, тепла не выделят, корпуса бы с больными не заморозить! Так по палатам цветочки, по палатам. Только к буйным не надо ставить.»

Иван слушал, кивал головой, кашлял…

— А с работой как? Инвалидность оформите?

— Какой Вы, инвалид! Справочку о полном выздоровлении выпишем. Конечно, с администрацией своего учебного заведения сами беседовать будете. Доложу я Вам, первый случай в моей практике. Чтобы педагоги из окна во время урока прыгали.»

***

Иван, бывший педагог женской гимназии, а ныне душевнобольной, идущий на поправку, от холода не страдал: собственная кочегарка лечебницы работала исправно. Дров и угля хватало. Дай Бог здоровья благотворителям и городской управе.

Первые дни пребывания на излечении отпечатались в воспалённом мозгу больного как череда непрерывного кошмара: «Как? Почему? Вот был совершенно здоров и нате вам — душою занедужил!»

От окончательной и бесповоротной депрессии спасли несчастного не лекарства и доктора. Благотворное и неожиданно участие полоумного старика, требовавшего от него немедленной дуэли в парке на Озере, помогло. И совсем не такой уж полоумный оказался. Экстравагантный — да. Но на остальных психических не похож. И отношение к нему особенное, словно все норовят подыграть чудаку. Даже Лхасаран Цэрэмпилович.

Многое из старой столичной жизни порассказать может. Интересно. Синематографа в лечебнице нет, а его послушаешь, как хорошую фильму посмотрел. Да ещё не немую, со звуком.

Только лечение ни на шаг вперёд… нет прогресса. Врачи не замечают, а от Их Сиятельства не укроешься. Старец мигом подметил: беседует частенько Иван Семёнович с кем-то. Сам при этом смущаясь и по сторонам озираясь — не ровен час кто заметит!

— Ты, друг мой по узилищу, Иоанн, не расстраивайся. Раздвоение личности эта напасть называется. Я и сам к ней склонен, только ещё хуже: у меня и растроения, и расчетверения случаются. Научился виду не подавать. Доктора, как заметят, начинают троекратно, против обычного, микстур да пилюль давать. Без толку. Только голова дуреет. А могут и в другое отделение перевести, где порядки строже, и не погуляешь уже свободно, и цветочками заниматься не пустят. Ты беседуй с ним, беседуй. Да только не при докторах. Он ведь похож на тебя?

— Истинно похож, Ваше Сиятельство!

— Вот и мои все со мной вроде на одно лицо, но, то какие-то азиатистые, — шепотом добавил, ‑ одначе, все на самого Государя похожи.

— Николая Александровича?

— Александра Павловича Благословенного…

— Тень Императора Вас тоже бесед удостаивает? Понятно: вы до сумасшествия, наверняка, важным вельможей были.

— Всё-то тебе ясно да понятно. В том и заковыка — вроде я сам этот Александр Павлович и есть!

— А докторам известно?

— Что доктора! Так и сказал я им! Манию величая припишут, да в одну палату с Александром Македонским и Мессией упекут. А они буйные! И меня с ними заодно к койке привязывать станут.

— А мне как быть, сделайте милость, посоветуйте!

— Никому своих бесед не открывай. Разве только мне, если будет охота. Беседуй. Поговоришь — легче станет.

***

Приходил к Ивану Семёновичу какой-то замызганый, плохо бритый Иван, говорил, тоже на голову недужен. А дурно побрит, потому, что в лечебнице бритвы недозволенны. Парикмахер бывает редко, и то с электрической бритвою, а она щетину только мнёт да дёргает. «Совсем заговаривается. Бритва на электрическом ходу — такое и не каждый больной придумает».