Если бы не всклокоченные волосы, он напоминал бы сидящего на стеклянном гробу зловещего ворона из стихотворения Эдгара Алана По. Меня мороз пробрал по коже.

Дядя оборвал сам себя и повернулся к Брежневу:

– Все готово, голубчик?

Тот энергично кивнул. Мне на миг показалось, что за этой почтительностью и покорностью скрывается что-то еще. Дядя в саркофаге будет столь же беспомощен, как и эта ученая, Иртеньева. Когда Брежнев получит в свое распоряжение не только базу, но и тело Дяди… ограничится ли он ролью подчиненного, не попытается ли взять под контроль самого Дядю?

Будущий бог Зоны ушел за ширму с гидрокостюмом и скоро вернулся, облаченный в обтягивающее прорезиненное трико, в которое уже были впаяны в нужных местах электроды, – оставалось только подключить провода.

– Если у вас есть другой костюм, может, у вас есть другой гроб? – спросил я.

Дядя оглянулся с холодной улыбкой:

– Мне не нужны конкуренты.

– Зона нас всех побери, он же сейчас отключит ее к такой-то матери! – воскликнул Пригоршня.

– Верно, голубчик, отключу, – кивнул Дядя. Склонившись над саркофагом, он протянул скрюченные пальцы к проводам. Не утруждая себя адресным выключением приборов, сгреб в горсть часть проводов и дернул с силой, которой я никак не ожидал в его хилом теле.

В один момент погасли все экраны, исчезли зеленые ломаные линии и плавные синусоиды, выключились все шкалы и датчики. Смолкло гудение и равномерный тихий писк аппаратуры. Я невольно задержал дыхание, стало жаль эту неизвестную мне женщину. Конечно, она причинила нам много неудобств и чуть не угробила нас – но Иртеньева пыталась предотвратить дядьевпокалипсис, и теперь я понимал, что она была права. Этого маньяка надо было остановить. Однако благодаря в том числе и нашему с Пригоршней упорству и нашей живучести она потерпела крах, и теперь Зона окажется под контролем больного на голову ученого, который человеческую жизнь ни в грош не ставит. Что ожидает нас в такой Зоне? Всех – сталкеров, скупщиков, наемников, военных, бандитов, профессионалов, любителей и сочувствующих, заезжих туристов; всех, кто тут живет и кто погулять вышел; всех, кто кормится Зоной и кто наблюдает за ней, изучает ее… Что будет с этими людьми, которых Дядьев воспринимает исключительно в качестве человеческого материала? В лучшем случае тут будет второй Освенцим, в худшем – не останется никого живого…

В этой белой лаборатории все выглядело особенно страшно, потому что было совершенно беззвучно. Толстое стекло саркофага гасило звуки, если они и были. Лишившись питания, женщина еще несколько секунд дышала нормально, плоская грудь ее поднималась и опускалась равномерно. Затем стала ощущаться нехватка воздуха. Безмятежное морщинистое лицо исказилось, губы раскрылись, несколько пузырей вышли изо рта и лениво поднялись сквозь толщу геля. Тело выгнулось, согнулось. Женщина забилась, раскинув руки, пальцы на уцелевшей руке инстинктивно царапали стекло изнутри. Дядьев молча стоял над саркофагом. Я не мог на это смотреть и отвернулся.

– Не нравится мне это, – прошептал Шнобель, отворачиваясь вместе со мной и Пригоршней. – Это что же, сейчас этот маньяк ляжет на ее место – и что? Он будет вроде как везде в Зоне, да? В любом мутанте, в любой аномалии, в любой, мать вашу, погоде? Слышьте, парни, я не хотел такого! Если б я знал, я б ни за что этого больного сюда не притащил. Еще в Любече бы пристрелил! Это ж во что он мою Зону любимую превратит? В концлагерь? Я не согласный!

Иртеньева уже не билась под стеклом, выгнувшееся тело ее застыло в толще прозрачного геля.

– Открывайте, голубчик, – скомандовал Дядя Брежневу. Бывший замначальника охраны с непроницаемым лицом вскрыл саркофаг и извлек тело. Без всякого почтения он оттащил труп в сторону. Я вспомнил сухое морщинистое лицо в болотном озерце, умные глаза. Наверное, она догадывалась, что этим может кончиться. Была ли она готова к такой смерти? Что она чувствовала в последние моменты своей жизни – да и чувствовала ли вообще?

Я, например, чувствовал, что все больше отвращения и ненависти к Дядьеву поднимается у меня в душе. Вот кому не стоило жить! Но что я мог сделать – безоружный, в окружении людей с автоматами, на базе, полной вооруженных врагов? Может, попытаться напасть на Шнобеля, отобрать, кстати сказать, мой собственный «сто третий» и покончить с этим маньяком, пока он не натворил еще больших бед? Ведь он еще не озвучил свои планы в отношении нас с Пригоршней, а я, кажется, начинал догадываться, что это могут быть за планы…

Шнобель стоял между мной и Никитой. Я покосился на него и встретился взглядом с напарником. Мы переглянулись и незаметно кивнули друг другу. Пока наемник пялится на Дядю…

Но мы не успели, Шнобель опередил нас. Он закричал, вскидывая мой калаш:

– Сдохни, маньяк!

И вдавил спусковой крючок до упора.

Лучше бы у него был его собственный ствол…

Шнобелю просто не повезло. В тот самый момент, как он выстрелил в Дядю, ученый нагнулся над опустевшим саркофагом, опираясь о края, чтобы забраться внутрь. Наемник не посмотрел, что переключатель моего «сто третьего» стоит в положении «стрельба строенными». На его АК74У такой функции не было, он думал, что стреляет длинной очередью. Но автомат выплюнул три пули, которые пролетели у Дяди над головой и разбили окно за его спиной, и замолчал.

Дядя свалился в саркофаг, расплескав гель по полу.

– Брось оружие!!! – страшным голосом закричал Брежнев, поднимая оба свои ствола. – Стоять-не-двигаться-оружие-на-пол! – проорал он на одном дыхании заученную фразу, скользящим шагом приближаясь к нам. – На колени, руки за головы, лицом к стене все трое быстро!!!

Выбора у нас не было. Дядя, бултыхаясь и отплевываясь, вылезал из саркофага. Шнобель положил калаш и толчком ноги отправил его к Брежневу. Мрачно посмотрел на нас с Пригоршней и первый завел руки за голову. Мы встали лицом к стене. Теперь о том, что происходит, мы могли только догадываться по звукам.