Шрифт:
Из рассказа Ольги Ивинской:
В процессе допросов Семенов перебирал, вынимая из папок, доносы на меня и Бориса Леонидовича, приговаривая:
— А вот что уважаемый советский писатель сообщает нам о ваших делах.
На мой вопрос «Скажите, кто это пишет?» Семенов с улыбочкой изрекал:
— Не вашим антисоветским ушам слышать эти достойные фамилии.
Однако однажды промелькнуло в вопросе следователя:
— Почему вы ниже таланта Пастернака цените талант писателя Сурикова? — этот знаток стихов имел в виду Суркова.
Писательская верхушка активно распускала слухи о моем аресте якобы за мошенничество с какими-то гонорарами. Эту ложь Боре пыталась внушить и Зинаида Нейгауз, но Боря резко ее оборвал:
— Не лги на Ольгу, как все эти мерзавцы. Я знаю, почему ее бросил в тюрьму Сталин [213] .
О содержании допросов Боре было известно от Люси Поповой, которую десятки раз вызывали к следователю на Лубянку. Боря говорил мне в Измалкове о нескольких случаях его резких конфликтов с писателями из-за их измышлений и злорадства по поводу моего ареста. Это стало главной причиной его окончательного разрыва с Асеевым, с которым Пастернак дружил в 20-х годах. Когда после смерти Бори я жила у Ариадны в Тарусе, Паустовский рассказал нам с Алей о резкой отповеди, которую дал Борис Леонидович писателю Всеволоду Вишневскому на встрече у Федина в Переделкине. Вишневский тогда заявил, что «теперь, когда наш вождь убрал от Пастернака компрометирующую его авантюристку, Борис станет настоящим советским поэтом».
— В ответ Пастернак выразился так нецензурно, — сказал Константин Георгиевич, — что об этом неприлично говорить при женщинах.
На это Ариадна с присущим ей юмором заметила:
— Но вы говорите еще и с лагерницами, которые знакомы с шедеврами русской словесности не только по Пушкину.
Однако Паустовский отказался передать речь разгневанного Пастернака в адрес Вишневского.
213
Эту ложь до сих пор распространяют постсоветские биографы Пастернака, делая вид что не знают о политической статье 58–10, ч. 1, по которой была осуждена Ивинская. Приговор Ольге выносила «внесудебная тройка» на Лубянке, которая рассматривала только политические дела. Об этом пишет лагерная подруга Ольги Надежда Надеждина в горьком и резком письме к Лидии Чуковской. О принципиальном конфликте Надеждиной с Чуковской рассказано в главе «Друзья, родные — милый хлам».
В дневнике Александра Гладкова есть запись от 13 января 1957 года о его встрече с Паустовским:
Паустовский рассказал историю о скандале Пастернака и Всеволода Вишневского на новоселье у Константина Федина в начале 50-х годов. Вишневский произносит: «Пью за будущего советского поэта Пастернака!» И Борис Леонидович спокойно: «Идите вы в п…» Общий ужас. Борис Леонидович повторяет <…>. Вишневский быстро уходит. Потом истерика Федина [214] .
214
Гладков А.Встречи с Пастернаком. — М.: АРТ-ФЛЕКС, 2002.
В острой и увлекательной книге Даниила Данина «Бремя стыда», посвященной важнейшим эпизодам жизни Пастернака и его противостояния советской системе и холуйствующей писательской массе, рассказывается о патологической ненависти Вишневского к Пастернаку. Уже в 1947 году, в кресле главного редактора журнала «Знамя», Вишневский требовал от писателей срочно начать травлю Пастернака после раздраженной статьи Суркова в «Культуре и жизни».
В этой статье от 22 марта 1947 года Сурков, ненавидевший Пастернака, ссылается на мрачную реакцию вождя на содержание озвученных Пастернаком глав романа. Сурков клеймит Пастернака в форме развернутого доноса: «Пастернак с нескрываемым восторгом отзывается о буржуазном временном правительстве, <…> с явной недоброжелательностью и даже злобой отзывается о советской революции <…>. Советская литература не может мириться с его поэзией».
Завершает Сурков статью злобным выводом: «Пастернак не может быть глашатаем эпохи», повторяя сталинскую формулировку. Ведь эту задачу ставил кремлевский хозяин перед Маяковским, Есениным и Пастернаком при личной встрече в начале 1920-х годов.
Данин пишет о случайной встрече с Пастернаком в консерватории в марте 1949 года на концерте Рихтера, когда, столкнувшись в антракте лицом к лицу с Борисом Леонидовичем, услышал восклицание:
— Здр-равст-твуйте, мой милый! — за чем последовало громогласное заявление, от которого застыл поток дефилировавшей по фойе публики. — Да, да, да. Я знаю, вам здорово попало из-за меня.
Парадокс этих слов состоял в том, что Данин последний год, когда по указанию Сталина с 1948-го была развернута беспощадная борьба с «космополитами», вообще ничего не писал о творчестве Пастернака. И это восклицание Пастернака говорило о его понимании, что ведущееся в советских газетах бичевание Данина писательской верхушкой — месть за неучастие в изобличении антисоветского романа, рукопись которого свободно читали и обсуждали в московских кругах в тот период.
В сталинские времена активно практиковались преследования и аресты за недонесение. Если ты не написал донос на сотоварища по цеху — ты уже преступник и тайный заговорщик против власти и кремлевского вождя. Доносы в среде советских писателей, как пишет Данин, были широко распространены и часто приносили значительные дивиденды доносчику — таким давали тиражи и премии. Пастернак благодарил Данина за мужество неучастия в доносительстве и шельмовании.
Лидия Чуковская пишет об антипастернаковской истерии, особенно усилившейся с 1948 года, в разгар борьбы с космополитизмом. Тогда сановные писатели и издатели наперегонки спешили изобличить антисоветскую суть Пастернака, оторвавшегося от народа. «Егорова, — вспоминает Чуковская, — заведующая отделом классики „Детгиза“, кричала: „Зачем вы прикрываете Пастернака, этого насквозь антисоветского человека? Этого шизофреника!“».
Данин считал, что «Пастернака спасла от стрессов и охлаждения к творчеству его встреча с Ольгой Ивинской. Ей он посвятил лучшие стихи и строки романа».
Осенью 1996 года, уже после смерти Ольги Всеволодовны, мне посчастливилось побывать на встрече с Даниилом Даниным. Я подарил ему изданную в России книгу Ивинской «Годы с Борисом Пастернаком» с дарственной надписью: «За достойное несение бремени верности Борису Пастернаку». Оказалось, что о сложных перипетиях издания в России этой «важной и нужной» (слова Данина) книги он знал от самой Ивинской, с которой был давно знаком. Он подарил мне свою книгу «Бремя стыда» и написал: «Уважаемому Борису Мансуровичу — с благодарностью за издательскую деятельность. Ноябрь, 96, Москва. Д. Данин». В конце нашей беседы он спросил о ходе суда по делу об архиве Ивинской и сказал:
— Ольга Ивинская была очень красивой и талантливой женщиной, которая дважды спасла для России Пастернака.
Когда мы с Ольгой Всеволодовной говорили о переводе пьесы «Мария Стюарт» Юлиуша Словацкого, я спросил, почему Пастернак взялся за этот перевод, тогда как к тому времени был широко известен его перевод пьесы «Мария Стюарт» Фридриха Шиллера. Пьеса шла во МХАТе и других театрах Союза. Рассказ Ивинской:
В письме к Жаклин от 28 ноября 1958 года Боря сообщал: «Перевожу драму Юлиуша Словацкого. Из-за этого никому не отвечаю и прошу мою любимую Элен и всех остальных мне это временно простить».
Дело в том, что после передачи рукописи романа в Италию власти требовали от Пастернака ее возврата и любыми способами хотели этого добиться. Конечно, они применили и свой подлый метод удушения непокорных писателей — лишили заказов на работу и перестали печатать стихи и переводы Бори. Так незадолго до того по указанию Сталина лишали заработка и душили безденежьем гордую Ахматову, Платонова, Булгакова, Зощенко и других непокорных писателей и поэтов [215] .
Многие были сломлены и погибли, но Борису Леонидовичу очень помогали держаться деньги, которые привозили неофициально как часть гонорара за «Доктора Живаго» из Италии и Франции. Власти следили за этими поступлениями, но закрывали на это глаза. Хрущев понимал, что голодомором всемирно известного поэта советская власть дискредитирует все пропагандистские речи о хрущевской оттепели.
С декабря 1957-го Фельтринелли смог передать для Бори более 15 тысяч рублей, а летом 1958-го привезли еще около 25 тысяч рублей из сумм гонорара за роман.
В ноябрьском письме Пастернак пишет Жаклин:
«Надеюсь, что Вы получили мою открытку, касающуюся 10 декабря в Стокгольме [216] . <…> Я предлагал Вам воспользоваться Вашей прежней доверенностью. Вы отправитесь в Стокгольм, <…> примете вместо меня свободное участие в церемонии. Я прилагаю Вам письмо баронессы Гольштинской. Она, вероятно, посвящена в Нобелевские дела. Судя по ее словам, мой отказ не упразднил сумму, от которой я отказался. <…> Не возьмете ли Вы это на себя и не сделаете ли от своего имени этот дар Красному кресту? Я, со своей стороны, пальцем не прикоснусь к Нобелевской теме».
Пастернак просил принять премию вместо него и сказать ответную речь королю — такую, какую посчитает возможной сама Жаклин [217] .
2 ноября 1958 года, после письма Пастернака на имя Хрущева и потока телеграмм от писателей и государственных деятелей из-за рубежа в защиту поэта, в газете «Правда» появилось заявление советских властей о том, что «Пастернаку разрешат выехать из СССР, чтобы испытать лично прелести капиталистического рая». Боря пишет в «Правду» письмо с просьбой не высылать его из России.
Видимо, все это привело к решению власти дать Пастернаку работу по переводу. Кто-то из его знакомых предлагает перевести еще одну «Марию Стюарт» — уже польского писателя Юлиуша Словацкого. Его стихи Борис Леонидович переводил раньше, и они ему нравились. Переводы Пастернака хорошо знали в Польше и настаивали на том, чтобы перевод пьесы Словацкого был поручен именно Борису Леонидовичу.
В феврале 1957-го Пастернак приглашал меня на репетиции пьесы «Мария Стюарт» Шиллера во МХАТе. Однако сам Боря не смог посмотреть этот спектакль, поскольку в марте неожиданно заболел и попал в больницу. Болезнь была мучительной. Он писал мне трагические письма из больницы. Я рвалась встретиться с его лечащим врачом, чтобы знать, какая нужна помощь, и обратиться к Фельтринелли за редкими лекарствами. Из больницы Боря написал записку — она-то и послужила мне пропуском во МХАТ [218] , чтобы встретиться с лечащим врачом, которая также по его записке в тот вечер пришла на «Марию Стюарт». Я в волнении смотрела спектакль, озабоченная болезнью Бори и предстоящим разговором с врачом, но хорошо запомнила великолепную гордую Тарасову в роли Марии Стюарт. Врач благодарила Бориса Леонидовича за возможность посмотреть пьесу, а в газетах появились положительные отзывы о спектакле.
Уже в санатории «Узкое», где Боря продолжил лечение после больницы, он говорил мне:
— Нет, не все получилось в переводе «Марии Стюарт». Тогда всего меня занимал Живаго, и мне было не до пьесы Шиллера. В канву «Марии Стюарт» не вошла в полной мере твоя тюрьма и мое тогдашнее состояние.
И когда в конце 1958 года появилась возможность нового перевода — «Марии Стюарт» Словацкого, Борис Леонидович с увлечением взялся за него.
215
У Ивинской как у самого близкого к Пастернаку человека с началом скандала из-за романа по давней сталинской методике были разорваны все договоры на переводы.
216
День вручения Нобелевских премий.
217
В книге «Борис Пастернак и власть» на с. 185 в «совсекретной» записке КГБ говорится: «Пастернак не желал отказываться от Нобелевской премии, а сделанные им заявления носили двурушнический характер. Как это установлено в ходе контроля, Пастернак пытался отправить за границу ряд писем, где выражал свое удовлетворение присвоением ему Нобелевской премии и уполномочил получить ее свою знакомую Жаклин де Пруайяр».
218
В «Вакханалии» есть строки: «Молодежь по записке добывает билет».