— Нельзя, Петрович, — вздохнул Зигфрид. — Нельзя всем головы сворачивать. Вернутся наши, все предатели получат по заслугам. А вот Гука обезвредить надо. Просил у своих помощи, но что-то нет ничего, молчат. Значит, надо действовать самим.

— Да ты только скажи, я его где-нибудь накрою.

— Нет, Петрович, тут осторожность необходима. Сначала последим за ним. Узнай, в каких кабачках бывает, что пьёт и с кем. Может, есть дама сердца?

— Ладно, похожу, поразведаю.

— А кролик-то у тебя хорош!

— Ещё бы! На немецкие деньги куплен! — мрачно пошутил Петрович.

Поздним вечером к Зигфриду опять поскрёбся Василий и, как всегда, бочком протиснулся в едва приоткрытую дверь.

— Ты, брат, смелее входи, — пригласи Зигфрид.

— Да потревожить вас боюсь, Сергей Иванович.

— Ничего, ничего, заходи.

Зигфрид достал ром:

— Ну как, чистого или с кофе?

— Предпочёл бы чистенького.

Зигфрид налил немного в стакан, придвинул к Василию.

— А вы что же?

— Не хочется.

Василий выпил, осторожно поставил стакан на место.

— Да-а-а, я ведь тоже до ранения не пил. Даже, поверите, фронтовые сто грамм не употреблял, ребятам отдавал. А потом как-то всё пошло наперекосяк. Особенно после того, как тут оказался. Вот и лечу… душу…

— Не один ты «тут оказался», — сказал Зигфрид, подчеркнув последние слова.

— Не один, — согласился Василий. — Только ведь вот здесь я — один.

— Не понял, — сказал Зигфрид, хотя и уловил тревожное состояние Василия.

— Ну как же… Слова сказать не с кем… Каждый сам по себе. Все друг друга опасаются. Вот только у вас душой отдыхаю.

Зигфрид давно присматривался к Василию. Он нравился ему своей готовностью помочь, природной смекалкой. И особенно тем, что тосковал. Тоска эта прорывалась через все его странности и комические ужимки. Душа его, не принимавшая нового порядка, болела. Василий из чувства предосторожности тщательно это скрывал и только чуточку расслаблялся за ромом у Зигфрида.

— Мне тоже приятно с тобой поговорить, — сказал Зигфрид, обдумывая внезапно пришедшее решение.

— Правда? — обрадовался Василий.

— Правда. Выпьешь ещё?

— Нет, спасибо… Я же, вообще-то, непьющий. Вот только тут… — Василий покрутил кулаком у сердца.

— А ты тоску в ненависть преврати, — посоветовал Зигфрид.

— Как это? — тихо удивился Василий.

— Помнишь того гестаповца в штатском, что у директора в кабинете был и бумаги писал?

— Помню.

— Он нас всех может упрятать за решётку, как только разглядит, что… у кого-то душа болит.

— Этот может, — согласился Василий.

— Ты на фронте защищался до последнего?

— До последнего, — несколько смутившись, ответил Василий.

— Так почему здесь не защищаешься?

— А как?!

— Надо последить за этим человеком, где бывает, где живёт, а потом уже решать, что делать дальше.

Василий повернул голову боком и сморгнул своим птичьим глазом.

— Или боишься? — спросил Зигфрид.

— Нет, Сергей Иванович, не боюсь. Только не пойму, это мне или вам нужно? — выдал напрямик сообразительный Василий.

— Это нам нужно.

— Я согласен, Сергей Иванович, я не подведу, — заверил Василий.

Несколько дней он наблюдал за Гуком, потом доложил Зигфриду: «прыщавый» несколько раз в день пересекает улицу — ходит из гестапо в полицию безопасности и обратно. «Значит, выполняет обязанности секретаря-порученца и переводчика», — заключил Зигфрид.

— Живёт один в трёхкомнатной квартире, — рассказывал Василий. — Ходит к женщине. Кто такая, не знаю, пока не выяснил, но видел, что молодая, и адрес знаю.

— Да ты просто молодец, — похвалил Василия Зигфрид.

— Ну да, против овец, — невесело отшутился Василий.

— Надеюсь, не надо напоминать, что разговор у нас мужской?

— Что вы, Сергей Иванович, — даже обиделся Василий. — Никому ни гу-гу.

В кабинете у Панова шло совещание — решали, что делать с бывшим одноклассником Зигфрида. Фигура для него явно опасная, и надо принимать какие-то меры.

— Ликвидировать его! — горячо рубанул Кондратьев. — Поручите это мне. Проберусь с ребятами в город, а там видно будет, как действовать.